Но, ничего. Перетерпит, привыкнет. А потом, соблазны мирной жизни расшевелят его мальчишеское сердце.
Почему он сам не остался в Ингушетии, отец объяснять не стал. Они с Мадиной всегда хорошо понимали друг друга. А теперь какие-то слова были вообще ни к чему.
* * *
— Ну и как ты тут будешь без меня? За тобой ведь глаз да глаз нужен. Опять на зачистке куда-нибудь полезешь… — Василий пытался говорить весело. Но говорилось ему очень тяжело. Такое впечатление, что свои натужно-шутливые слова он пытался насильно вытолкнуть из глотки, а те упирались и никак не хотели выскакивать на свет божий.
Их командировка закончилась. Но, сегодня командир сводного отряда попросил остаться нескольких стрелков-операторов БТР еще недели на две. Где-то кто-то прокололся в расчетах, и часть экипажей, прибывших по замене, осталась без пулеметчиков. Приказывать в этой ситуации руководство могло: куда денешься, если погоны носишь? Но телеграммы с приказами хорошо смотрятся при кабинетном освещении. А когда перед тобой, на фоне разрушенных домов, стоят почерневшие, вымотанные, вооруженные до зубов люди, с недобрым прищуром не раз убивавших, и не раз побывавших под смертью профессионалов? И нужно сообщить им, что их мечты поскорей вырваться из этой каши накрылись одним неудобообозначаемым органом… Правда, командир сводного, здоровый мужик, заросший бородой и очень похожий ухватками на своих подчиненных, пугливостью не отличался. В Грозном страх произрастает в таких количествах, что к нему быстро привыкаешь. Как к любому другому наркотику. И чтобы снова его ощутить, каждый раз нужны все большие и большие дозы. Вплоть до ситуации, когда душа умирает от передозировки, и отупевшему, со стеклянными глазами существу, все, в том числе и собственная жизнь, становится абсолютно безразличным.
Так что, в данной ситуации, просьба командира была действительно просьбой. И он правильно поступил, когда добавил к своим словам:
— Дело не только в нехватке людей. Вы же видите, опять нагнали необстрелянных. Опять они будут повторять то, что мы прошли. Опять начнут влазить в то говно, в которое мы уже не раз вляпались. И остановить их будет некому.
Тогда Дэн повернулся к Василию и сказал:
— Я останусь. Добьюсь, чтобы поставили с нашими, они вот-вот должны подойти. Мне обязательно надо остаться. А то полезут подвиги совершать… Кстати, Игорь говорил, что и омоновцы наши к 1 апреля подтянутся. Может быть, удастся и их увидеть, рассказать, что почем. А получится — и показать.
А вот механики-водители были больше не нужны. И поползновения Василия остаться в качестве обычного бойца командир решительно пресек:
— Если останешься без приказа, да не дай Бог, шлепнут тебя, семье ни хрена не дадут. Добровольцы в счет не идут. Их кранты — их личное дело. Понял? И меня еще начальство от…т, что неучтенные бойцы тут шарахаются. Так что, дуй, отдыхай. Еще навоюешься. Эта херня надолго.
Да. Уж в этом ни Василий, ни его товарищи не сомневались. Хотя к концу февраля основные силы дудаевцев были выбиты из города, и даже на окраинах редко встречались многочисленные отряды боевиков, уже разворачивался очередной акт этой кровавой драмы. Благодаря многочисленным непонятным и бесплодным перемириям, дерганым командам из Москвы и прочим проявлениям предательства на самых верхах, боевики сумели перегруппировать свои силы и подготовиться к новым схваткам, теперь уже в горах. И группы собровцев из комендатур, уже освоившиеся на закрепленных территориях, стали все чаще привлекаться к различным войсковым операциям или мероприятиям «на выезде» — в пригородах и близлежащих сельских районах.
«Домовой» тоже оставался. Вопреки суеверному предсказанию водилы-вэвэшника, пока что он и выглядел и бегал бодрее всех своих собратьев, пригнанных на эту войну из Астрахани. В его металлических потрохах давно прижились-приработались и чужая трубка гидроусилителя и другие запчасти, добытые заботливым хозяином самыми различными способами.
Василию до боли в сердце хотелось подойти к своему бэтээру и погладить, потрепать его ласково, сказать «Домовому» что-нибудь такое, что сумеет проникнуть сквозь броню к самому сердцу умной и могучей машины. Но он только положил ладонь на борт и, будто проверяя напоследок, попинал огромное грязное колесо раздолбанным на грозненской щебенке ботинком. И вдруг почувствовал, что «Домовой» чуть слышно отозвался добродушным, резонирующим рокотом. Легкая дрожь передалась от стылой стальной брони к живой, теплой человеческой ладошке.
— Ах ты, мой красавец! Ты Дэна береги… — шепотом сказал Василий. И, повернувшись, с размаху бросился в прощальные объятия подошедшего друга. Замер на секунду. А потом, отстранившись, молча ткнул напарника кулаком в мягкую под «Снегом» и пропотевшим свитером грудь и, наклонив голову, чтобы никому не показать закипающие слезы, зашагал к урчащей моторами колонне.
Змей
Ах, Дуська, Дуська!
Сопишь в две дырочки, уютно подложив ладошку под розовую, кровь с молоком, щеку. И не споришь с отцом, сердито вытаращив глазенки:
— Я не Дуся, я Андр-р-рей!
А давно ли ты научился так выговар-р-ривать свое имя, наслаждаясь раскатистым «р»? Как мы вместе радовались, когда ты впервые поймал эту хитрую буковку в своем смешливом ротике неуклюжим еще язычком! И как ты первые дни после этой победы трещал, словно кедровка, впихивая побежденный звук и в те слова, в которых он с роду не водился.
— Папа, посмотр-ри, какой у меня самосвар-р-р! У него гр-р-рузов сам откр-р-рывается!
Зато, с тех пор, изобретенный тобой же самим еще на первом году жизни, смешной и ласковый вариант твоего имени, стал для тебя невыносимой дразнилкой. Понятное дело: парню скоро в школу идти, а с ним сюсюкают, как младенцем! И вообще, теперь только одному человеку на свете разрешается употреблять твои уменьшительные имена. Лишь наедине с мамой, когда рядом нет папы, можно позволить себе выйти из роли сурового, сдержанного мужчины и вдоволь понежничать, тем более, что и самому этого еще так хочется…
Ах Дуська, Дуська!
А ведь папа твой и сам стал мужчиной совсем недавно. И вовсе не тогда, не в ту ночь, когда бешено прыгало его сердце, и, словно хмельная, кружилась голова, а твоя будущая мама то отбрыкивалась в последних попытках убежать от самой себя, то доверчиво прижималась к любимому. Нет, не тогда. И не раньше, когда твой папка еще не встретил свою настоящую любовь и только искал ее, взрослея, влюбляясь, обжигаясь…
И вообще, кто придумал эту глупость, что любой сопливый пацан становится мужчиной, побывав в постели с женщиной?
…В ту ночь у тебя резались первые зубы. И ты, опровергая все научные выкладки участкового педиатра («Температура на зубы? Бабушкины сказки!») выдал такой столбик на градуснике, что на нем уже почти не оставалось незакрытых делений. У тебя начинались судороги, жутко и неестественно стали вытягиваться и вздрагивать ручонки, сжатые в посиневшие кулачки. И застыли, расширившись в паническом ужасе, и без того огромные глаза твоей мамы. Лишь один проблеск остался в них: проблеск надежды и веры в своего мужчину, который, сжав волю в кулак и выключив все эмоции, спокойно и сосредоточенно продолжал делать то, чему научили молодых родителей их собственные мамы и папы.