— Ну, видел вчера… Он у Дудаева навроде начальника Генерального штаба.
— Не «навроде», а и есть начальник Главного штаба. Его охранники говорят: «Наш Аслан в Советской Армии полковником был, но мозгов у него больше, чем у вашего маршала Грачёва вместе со всеми его полководцами. Ваши умеют только своих депутатов из танков расстреливать да Ельцину жопу лизать. А сунулись в Грозный — за один день целую бригаду положили».
— Ну, так что Масхадов?… — вернул Серёгу к главной теме Змей.
— А он с переговоров в хорошем таком настроении выходил. Меня по плечу похлопал и говорит: «Ну что, ребятки, теперь для вас все только начинается!»…
Змей
А хороший был денек, ах, хороший! И ребята из комендатуры хороши… Сколько раз говорили им, балбесам: «Не место это для отдыха, для трепотни». На виду у «зеленки», за метровой стеночкой!..
На мораторий понадеялись. На душманскую сознательность. Покрепче бы вас матом обложить, да другие теперь слова нужны.
— Терпи, Витёк, терпи. Терпи, брат, сейчас укольчик заработает, полегче будет.
— Ничего, Сашок, ничего, сейчас мы эту хреновинку выдернем. Ты не смотри только, там ничего страшного, ничего там нету-у-у… оба-на, готово! Держи на память.
— Да цела кость, цела, смотри: обе дырки сбоку…
— Куда его, куда?
— В бочину, ах, б…, ты терпи, брат, терпи…
— Где машина… вашу мать?!
— Чего орешь?! Стоит машина! Куда она выскочит, если из «Шмелей» долбят, спалят в первом переулке!
— Терпи, Витёк, терпи, брат!
Не умеют плакать мужики, не умеют. И жалеть не умеют.
Но сколько тепла и силы в словах простых: терпи, брат, терпи!
Валерка-дознаватель весь кровяными дорожками поверху дубленой шкуры расчерчен. Кончиком финки из-под кожи кусочек металла выковырнул, морщится. Ранка небольшая, но как бы с металлоломом заразу гангренозную не занесло:
— А ну-ка, друже, одеколончику тебе в дырочку! А ругайся, ори…
Не орет, зубы хрустят, сейчас посыпятся осколками белыми, но не орет, казачище кубанский, бугай здоровый.
А Витёк тяжелый, очень тяжелый. На боку несколько пятнышек кровяных запеклись. И возле пупка дырочка небольшая. Но только страшноватая она, дырочка эта. Кровь из нее толчками, черными сгустками. Нехорошо это, ох, нехорошо. Но ведь жилистый, чертила, может, выкарабкается.
У брата-бамовца из руки, над локтем, донышко от гранаты подствольника торчит. Хорош пятачок! Белый братан, белый весь, глаза блестят безумно. Но нельзя пока трогать эту блямбу, нельзя. Может, она сейчас зубом рваным за нерв зацепилась, а может, боком своим блестящим разорванную артерию пережала.
Два тюбика промедола, два пакета перевязочных поверх натюрморта этого: мясо с металлом.
— Терпи, брат, терпи.
Да, попали салажата! Только вчера в комендатуру прибыли. Содатики-срочники — пацаны зеленые, необученные. И офицеры их почти все — такой же молодняк бестолковый. Еще разместиться толком не успели. И — огребли, не отходя от кассы!
А в соседней комнате ржачка: собровец на руках свой камуфляж вертит. Штаны на заднице — решето, муку сеять можно. Но счастье хозяина: отсутствовал он в штанах — сушились после стирки. Перекур у «сябров»: глаза блестят, языки работают, а руки ловко цинки порют, магазины набивают, запалы в гранаты вкручивают. Эта смена весь боекомплект отработала. Смоленские. Через них испокон веку российского ни один супостат без хорошей плюхи не проходил. Сейчас вторая смена бьется, только треск с бабахами стоит, да комендатура подпрыгивает и раскачивается, как старая баржа в шторм.
Шлеп-шлеп-шлеп… Это пули мешки оконные целуют.
Дум-дум-дум… А это подствольники прилетели, как грачи, черной стайкой. Когда сам стреляешь, видишь их. А когда в тебя — видишь только вспышку смертную, да фонтанчики от осколков, да брызги крови.
Бум-ба-бах! Это гранатомет. Или «Шмелем» впарили наши из-за заборчика. А заборчик метрах в пятнадцати от комендатуры. И лупит реактивная струя в стенку так, что все прыгает и мешки с окон валятся. Впрочем, когда чужой подарок прилетает, эффект тот же. Но веселей думать, что свои бьют.
Комендант в коридорчике стоит. Злой, как тигр-людоед, и расстроен до смерти. Это его ребят покосили. Он не трус, наш Николаич. Умница-мужик и строг разумно, даром что молод и майор всего. Сумел, сумел комендатуру нашу разбушлаченную в разум вернуть. Но только времени у него было маловато, чтобы дело до конца довести. И всех до ума довести. Обманул его мужиков денек ласковый… Так что тяжело ему сейчас, ох, тяжело. Может быть, чуть проще Николаичу, чем нам. Сборная у него команда. Со всей России. Не живет он рядом с семьями боевых друзей своих. Не повезет «груз 200» в родной город. Не проходить ему на похоронах сквозь строй глаз скорбных, безответным вопросом измученных.
Да только совестливый он мужик. И до конца своих дней сам себя казнить будет. Но это потом. А сейчас Николаич делом занят.
— Змей, своих выводи! Сколько в бой пустишь?
Мои все готовы. Но не нужны они здесь все.
А гранатометчики нужны. И стоят у выбитых окон, за стеночкой, Профессор с Полковником со своими «шайтан-трубами» в обнимочку. Фанаты органной музыки, снайперы-громовержцы. Из РПГ ночью за триста метров мухе яйца отшибут.
А рядом четырнадцать чертей с подствольниками. Веселая бригада. У всех зубы наружу, шуточки, как из мешка дырявого, сыпятся. Смешно на них смотреть: языки на автопилоте работают, а глаза от улицы не отрываются. «Давай, Фриц, давай», — орут, и тут же — грохот пулемета крупнокалиберного. Это наш БТР молотит. По окнам профтехучилища, что за мутной и шустрой Сунжей стоит. Речушка эта проклятая да триста метров бугров зеленых — вот и все, что нас разделяет. И каждую ночь мы с этим ПТУ долбимся, любят его снайперы чеченские да автоматчики.
А сегодня средь бела дня «поздравили». С четырех сторон «приветы» летят.
— Дум-дум-дум… — это в наш дворик подствольники прилетели. Закипел дворик султанами черными. Да такая же серия за школой легла.
— У вас сколько?
— С десяток.
— И у нас семь-восемь.
Да еще три-четыре со стороны жилого сектора.
Два десятка подствольников одних, нехило духи за нас взялись!
А за спиной, у КПП центрального, ручные гранаты хлопают. Там братишки наши приморские. Через этих не пройдешь. Злые они сейчас. У них половина отряда на блокпосту, мост через Сунжу держат. И без рации слышно, и по рации слышно: бой идет на мосту.
А не выскочить, не помочь своим. Переулочки извилистые, узкие. Смерть сейчас в них гуляет, в переулочках. Вот и дерутся братишки, только зубами скрипят от ярости.