— Не надо. Я сам, — бросил Вальтер одному из подчиненных, когда тот двинулся было вслед за ними по скользким, обледенелым ступеням. — Клаус, почему не очищены ступени?

Вышли во двор, на улицу. Сильно мело. «Значит, минут через тридцать, максимум час меня полностью занесет… И по всему выходит лежать мне непогребенным до самой весны, когда обнажится земля с молодой травкой и на ней мои косточки с кусками истлевшей формы. Хотя Вальтер по старой-то дружбе, мог бы и распорядиться…» — подумал Крутицын, ловя ртом крупные снежинки и мгновенно вспоминая, что так же, каких-то два часа назад, делал зарезанный немцами Брестский.

Они не торопясь проследовали мимо приткнувшихся у плетней бронетранспортеров, полностью залепленных снегом грузовиков, пока не оказались за околицей. Метрах в ста от деревни стучал на ветру заледенелыми ветвями лес — черный, неприветливый, загадочный.

— Стой! — скомандовал Вальтер и снял пистолет с предохранителя.

«Вот и все, — подумал Крутицын. — Надо бы обернуться. Нельзя спиной к смерти, нельзя. Маша, прости родная!..»

— Беги! — вдруг торопливо заговорил Вальтер. — Слышишь? Бе-ги! Это все, что я могу для тебя сделать. Если только свои же тебя не пристрелят. Погоди… — Крутицын еще не веря в свое чудесное спасение, быстро обернулся.

Вальтер стоял как-то сгорбившись, опустив пистолет. В другой руке он держал документы Крутицына.

— На вот, возьми… Еще пригодятся. Будешь переходить линию фронта, меть на сломанную березу, что на вашем правом фланге. Ну, ты знаешь. Там — проход в наших минных полях. Только смотри — без глупостей! Сегодня же его закроют наши саперы. Но у тебя часа два-три будет. Всё! Прощай… И помни — мы с тобой в расчете. В следующий раз попадешься — выполню свой офицерский долг.

Он вдруг выругался по-немецки.

— Спасибо, Петя.

Вальтер сделал протестующий жест и быстро выстрелил два раза в сторону леса.

«Господи, как странно распорядилась жизнь: старинный боевой товарищ — теперь офицер вражеской армии. Мой враг…» — думал бывший поручик, продираясь сквозь снежную целину к лесу. У самой опушки он еще раз обернулся. Вальтера уже не было. Ветер зло рвал с низких, нависающих над плетнем крыш снег.

— Се… афович… — донеслось вдруг из-за ближайших к лесу кустов.

Крутицын вздрогнул и от неожиданности едва не упал в сугроб.

— Сергей Евграфович, — повторил уже погромче, посмелее голос. — Это я, Брестский.

— Дима?! Ты как здесь? — у Крутицына чуть было не отвисла челюсть, но он вовремя совладал с собой. Из-за куста тем временем появился живой и невредимый, только сильно замерзший Брестский. Крутицын, все еще не веря своим глазам, вгляделся и выдохнул радостно: — Фу ты, черт! И действительно ты.

Быстро обнялись.

— Сергей Евграфович, ведь как все хорошо получается, — чуть не плакал от радости Брестский. Глаза его светились неподдельным счастьем.

— Ну, брат, ты даешь! — качал головой поручик, увлекая товарища к лесу. Оставаться рядом с деревней было опасно. — Я-то грешным делом думал, что тебя немцы… того… Кхм!

— Да портсигар мой трофейный, помните?.. Спас меня, удар ножа принял. А как же вас фрицы-то отпустили? Или опять ваши немецкие штучки?

— Да, какие там штучки… Друг у меня там оказался. Старинный армейский друг, еще с империалистической войны.

Дима вдруг потупился и еще сильнее затрясся то ли от холода, то ли от волнения:

— Простите меня, Сергей Евграфович!

— Да, за что Дима? Только спокойно, без истерик!

— Струсил я… Уж лучше бы они меня грохнули. Вас не уберег, оружие забрали, да еще живой, непокалеченный… Сами знаете, за такое по головке не погладят. Разговор короткий: к стенке и — точка.

Дима рассказал Крутицыну все, что с ним произошло.

— Ну и правильно, что притворился мертвым. Правильно, что выждал. А то убили б они тебя, и все дела. Уж поверь — германские разведчики в этом деле профессионалы. Один двоих стоит. И приемам борьбы без оружия обучены. Так что лежал бы сейчас холодный и бесполезный. В общем, отставить сопли и слюни, а то нос с губами смерзнется, и давай думать, что делать дальше, пока еще ночь на дворе. С одной стороны, мы с тобой спаслись, а с другой… еще как посмотреть. Как ты понимаешь, нас вызывали в штаб не просто так. Командиру срочно нужен «язык». Поэтому, чтобы снять большинство вопросов, которые справедливо появятся у него, да и не только у него… — Крутицыну вдруг на миг представился тот подвал под Гомелем. — Нам, на мой взгляд, остается лишь одно: захватить и привести «языка». То есть выполнить, так сказать, поставленную перед полковой разведкой задачу. Вот так-то, брат. Эх, Петя, ты еще пожалеешь, что не расстрелял меня…

— Что? — не понял Брестский.

— Это я так, не обращай внимания. Ты мне лучше скажи, что у нас с оружием?

— Плохо. У меня только нож да лимонка. Особо не повоюешь…

— А голова то, Дима, нам на что? Хотя вот эту штуковину я у тебя, пожалуй, возьму.

Крутицын подул на замерзшие пальцы и забрал у Брестского лимонку.

— У меня надежней будет, — пояснил он, пряча ее в карман шинели. — А то лимонка — вещь дурная, опыта требует. Глядишь, сам ненароком пострадаешь.

— В общем, план будет таков… — начал было он и задумался, так как плана-то никакого у поручика и не было. Но Крутицын специально заговорил нарочито бодрым голосом, чтобы не дать Диме совсем пасть духом. — Выдвигаемся как можно ближе к переднему краю и наблюдаем.

7

Хруст-хруст, — ходит взад-вперед по траншее часовой, — хруст-хруст. Поворот головы, долгий взгляд сощуренных глаз в сторону русских позиций — не ползет ли кто, под прикрытием темноты и метели, не проспали ли в боевом охранении, — и снова тридцать шагов вперед до окопного поворота, мимо стынущего без дела ручного машиненгевера и обратно к блиндажу, где в этот час тепло, сонно. Часовой знает, что минут через пять выйдет оттуда заспанный, кутающийся в шинель пулеметчик и торопливо прохрустит к своему пулемету. Так заведено, раз в полчаса — очередь. Чуть подпрыгнет и грозно прогрохочет пулемет, быстро пожирая желто-патронную ленту, и прошьют пространство над заснеженным полем невидимые в ночи пули. Метнется черным пятном во мраке испуганная птица, и разбуженная даль впереди отзовется долго затухающим эхом. Пулеметчик, удовлетворенно зевнув, пойдет спать дальше, а под кованным сапогом часового снова захрустит стоптанный грязный снег. Тридцать шагов вперед, тридцать шагов назад. От землянки и до окопного поворота, за которым тоже ходит такой же часовой: хруст-хруст-хруст… И это вселяет уверенность, что все в порядке, что все под контролем и ты не один среди этих немыслимых просторов варварской непонятной страны.

Внезапно за поворотом слышится какой-то неясный шум, возня. Встревоженный часовой тянет с плеча винтовку, в любой момент готовый прокричать слова тревоги, как вдруг из-за поворота выныривает солдат. В руке у него термос с едой. Лица в темноте не разобрать, но, судя по термосу, кто-то из своих, около часа назад посланных на кухню: Вилли или новобранец Зиг — невысокий плотный крепыш из Пруссии; его чаще других посылают за едой. Судя по комплекции, перед ним сейчас именно он.