— Руки вверх!
Тот послушно выполнил приказ и растерянно обернулся, сразу же натолкнувшись взглядом на наставленный на него пистолет. Водитель медленно поднял глаза и, к своему ужасу, увидел перед собой раненого пехотинца, который уже не казался таким нелепым и беспомощным и, судя по всему, не был даже ранен. Да и немец ли он вообще?
— Заводи! — приказал пехотинец, мотнув пистолетом, и водитель, вжав голову в плечи, поспешил запустить двигатель.
Пулемет внезапно смолк. Внутри танка глухо бухнуло, но что это может значить, Федор понять не успел — механическая громада, зарокотав, выпустила черный выхлоп и рванула прямиком к его укрытию. «Сорвалось. Все сорвалось! Немцы все-таки сумели раскусить Крутицына. Эх, говорил же!..» Не обращая внимания на хлещущие по лицу ветки, Чибисов бросился назад к отряду, но не пробежал и десяти метров, как стремительно нарастающий за спиной лязг вдруг смолк и с просеки долетело:
— Командир, все в порядке! Скорей сюда!
Танк стоял у самых деревьев, и уже не казался Федору нелепой, чудовищных размеров рептилией. Обыкновенная, сработанная людьми бронированная железяка. Из бокового люка высовывалась улыбающаяся физиономия Крутицына. Увидев лейтенанта, он весело прокричал:
— Все в порядке, командир, как и обещал. Принимай транспорт!
— Ну ты, старшина, даешь! — не смог скрыть восхищения Чибисов. — Ну, Сергей Евграфович, просто нет слов!..
— Давай скорее за остальными, командир, у немцев скоро смена. Сам выйти не могу — держу на мушке водителя. Ты как там, комрад? — сунулся он обратно в люк. Из глубин танка долетело едва слышное:
— Гут. Данке…
— Пришлось оставить в живых, — озорно поблескивая глазами пояснил Крутицын. — Танки, насколько мне известно, никто из нас водить не умеет…
Грохочет по улице села танк, из башни по пояс высунулся офицер. Черная форма, наушники, на груди бинокль — все как положено. И невдомек расположившимся в селе немцам, что внутри танка, как сельди в бочке, набились русские солдаты. На осунувшихся, заросших многодневной щетиной лицах застыло напряжение.
Вылетел танк за околицу и сразу же наподдал ходу, чуть не раздавив по пути какую-то штабную машину — ее шофер едва успел вывернуть в кювет.
Вот и линия окопов. Ничего не понимающие солдаты выскакивают танку навстречу, машут руками.
— В чем дело? Что случилось? Атаки ведь не намечается…
— Куда прешь, идиот, своих подавишь!..
— Пьяный, что ли?..
— Стой!..
Какой-то гауптман палит в воздух из пистолета. Да куда там! И лишь когда танк перемахивает через траншеи и мчится дальше, сминая линии заграждения, до немцев начинает доходить, что здесь что-то не то. А танк знай себе катит и катит вперед, лишь только под гусеницами похлопывают противопехотные мины. На нейтральной полосе, над башней вдруг поднимается красный флаг. «Огонь! Не дать уйти!» — кричит артиллеристам малиновый от бешенства гауптман, но тут со стороны русских грозно рявкают пушки и на немецкие позиции, прикрывая танк, обрушивается огневой вал…
От шума и тряски Андреев вдруг пришел в себя. В глазах отразилось недоумение.
— Все в порядке, товарищ майор, — наклонившись к нему, закричал сквозь неимоверный грохот Брестский (голова комполка покоилась у него на коленях). — Мы — в немецком танке, едем к своим. А это наши пушки бьют — прикрывают. Слышите? Значит, еще поживем. Не зря я намедни сон хороший видел!..
— Что за сон-то, Дима? — спросил кто-то из сидящих рядом.
— Хороший сон — целая куча дерьма! — весело прокричал, оскалив белые зубы Брестский, и дружный хохот сотряс танк.
В последних числах марта 1943 года две измотанные в кровопролитных боях армии: отступающая немецкая и наседающая на нее русская, остановились наконец под Курском, чтобы перевести дух, ибо с обеих сторон уже не было сил истреблять друг друга, да и в наступившей распутице вязли техника и люди. В штабах эту передышку сухо назвали стратегической паузой, а на пропахшей потом и порохом передовой уцелевшие в той бойне солдатики вдруг стали осознавать, что, несмотря ни на что, еще живы и в мир уже давно пришла весна… Радуя привыкший к грязно-белому цвету глаз, потянулись к солнцу степные травы, наполняя воздух и людскую кровь запахом жизни и возрождения, и в небе заместо железных, несущих смерть чудовищ пускай ненадолго снова запорхали, запели трепетные, хмельные от весны птахи…
Немцы ждали лета — ведь именно летом вермахту сопутствовал успех в его несколько затянувшейся восточной кампании. На широкие штабные столы легли только-только отпечатанные в типографиях карты, и над ними в предвкушении нового блицкрига заколдовали с карандашами и циркулями в руках по-немецки поджарые военачальники.
Соблазн был действительно велик. Русские, продавившие фронт на пятьсот с лишним километров, словно нарочно подставлялись под фланговые удары танковых клиньев, и в случае успеха последних попадали в гигантский «котел», со всеми вытекающими для Советов последствиями. От таких перспектив кружились головы не только у боевых генералов. Недаром для усиления танкового кулака в район Курской дуги были срочно переброшены лучшие моторизированные дивизии СС из личного резерва фюрера.
А пока с обеих сторон застучали о грунт лопаты, и потянулись по Курской земле похожие с высоты на капилляры и вены бесконечные линии окопов, в которых вместо крови сновали привыкшие к убийству люди с мозолистыми руками пахарей. А по ночам на прифронтовых станциях тревожно выли паровозы, и все прибывали и прибывали эшелоны с новенькой техникой, и еще необстрелянными, только-только встретившими свое восемнадцатилетие мальчишками…
Так незаметно наступило лето.
На штабных картах полный порядок, полная, так сказать, ясность. Леса, луга, болота, населенные пункты, голубые ленточки рек и речушек. Вот он — Курский выступ: южный фас, северный фас. Красные, синие линии, кружки. Вот здесь — наши, вот тут — немцы. Но то на картах…
В реальности же полной ясности нет и быть не может. Между небом и землей сплошной туман, и мелкий моросящий дождь, что идет с самого утра и, по прогнозам синоптиков, идти еще будет целый день, а может быть, и ночь. А значит, погода нелетная. Летчики сидят в землянках: кто-то режется в карты, кто-то что-то задумчиво тренькает на гитаре.
Спят до поры под брезентовыми шкурами летучие машины, и лишь часовой в блестящей от дождя накидке тоскливо смотрит на подернутые рябью мутные лужи на взлетке.
Но, несмотря на погоду, стрекочет в небе моторчик. Легкий четырехкрылый самолетик У-2 везет из пункта А в пункт Б важного человека — представителя штаба фронта. И человек важный, и дело важное, безотлагательное, если хотите. Иначе не полетели бы в дождь и туман. И, вцепившись в штурвал, сидит впереди важного человека нахохлившийся, смертельно боящийся потерять ориентировку летчик…