У советского военного командования хватило ума не ввязываться в эту драку. Был лишь отдан приказ — блокировать совместно с афганскими войсками все подступы к Кабулу и не пропускать народ в обе стороны. На следующее утро восстание продолжилось, но носило уже не столь ожесточенный характер. Повсеместно люди стягивались к центру города на митинги, и все несли и несли гробы и обтянутые белой тканью носилки с убитыми. Я сидел на броне в афганской военной форме, сшитой из материи, похожей на верблюжье одеяло, и наблюдал за этой безрадостной картиной, а люди плевали в мою сторону и посылали проклятья, впрочем, не предпринимая больше никаких агрессивных действий. Так из русского «биядара» (брата) я превратился в «шурави» со всеми вытекающими отсюда последствиями. С того момента и на протяжении долгих лет я больше никогда не чувствовал себя в Кабуле в полной безопасности. Нерушимая афгано-советская дружба в те памятные дни дала серьезную трещину.
Весной 1980 года советские войска полностью освоились в Афганистане. Нашим солдатам поначалу пришлось несладко — жили в землянках и палатках, питались бог знает чем. Военная амуниция явно не соответствовала афганским условиям — тяжелые сапоги не позволяли лазить по горам, а советская форма (кроме десантной) делала солдат отличной мишенью для афганских горных стрелков, которые из кремневых ружей времен афгано-британской войны могли за пару километров легко «снять» цель.
Военные стихийно меняли сапоги на кроссовки, дабы обрести себе подвижность в бою. Чтобы хоть как-то обустроить свой быт, солдаты за неимением ничего другого стали приторговывать патронами. Зеленый базар в центре Кабула усилиями прапорщиков наполнился армейским добром. Парадоксально, но именно на тот период времени пришлось формирование нового класса афганских торговцев-дуканщиков, впоследствии сколотивших на оккупации большие капиталы. Торговля заметно оживилась. Из стран Юго-Восточной Азии в Афганистан хлынул поток ширпотреба и бытовой техники. Через некоторое время почти каждый отбывающий на родину офицер и прапорщик стремился привести домой магнитофон «Трайдент» или «Шарп»». Солдаты могли лишь мечтать о приобретении «джентльменского набора», состоявшего из кейса-«дипломата», в котором лежали бы джинсы, батник, солнцезащитные очки и платок для матери. На рынке появились отменная армейская тушенка, рыбные консервы, советские сигареты, печенье, греческий сок в 100-граммовых баночках. Наш рацион заметно разнообразился, чего, к сожалению, нельзя было сказать о солдатах 40-й армии. Еда для рядового состава в частях и подразделениях, мягко говоря, оставляла желать лучшего. Грошей, которые им выплачивались в виде денежного довольствия, для борьбы с авитаминозом явно не хватало. По мере возможности мы старались им помочь — в расквартированный на территории бригады полк привозили свежие овощи и огромные, похожие на авиабомбы арбузы. Но это была капля в море.
Рынок до предела наводнился советскими дензнаками и чеками «Внешпосылторга». Наверное, впервые в советской истории они стали реально конвертируемой валютой, котировавшейся наравне с долларом, маркой и фунтом. Впоследствии советское руководство попытается остановить этот процесс вводом в обращение особых внешпосылторговских чеков с типографской надпечаткой «Специальный. Для военной торговли», однако и это не даст видимых результатов.
Все происходившее убеждало в том, что решение о вводе войск в Афганистан было принято скоропалительно, в последний момент. Никто всерьез не подумал о том, что советский солдат будет на чужбине есть и пить, в чем воевать и на чем спать. Импортные сильнодействующие препараты против косивших солдат амебной дизентерии, брюшного тифа и гепатита в армии в то время отсутствовали. Мы покупали по просьбам армейцев эти лекарства на рынке — благо безвозмездная помощь ООН распродавалась повсеместно. Все это ставило советских солдат и афганских боевиков в неравные условия. К тому же испепеляющая летняя жара днем и пронизывающий ночной холод на высокогорьях были привычны для воинственных афганцев, но не для наших, видевших войну лишь в кино подростков, которым сунули в руки автомат и насильно погнали воевать. Можно лишь преклонить голову перед героизмом советских мальчишек, которые в этих нечеловеческих условиях били противника почти повсеместно и в плен по своей воле не сдавались.
Москва старалась сбить шок международного общественного мнения от ввода «ограниченного» (лишь финансовыми возможностями СССР) контингента войск публикациями в местной и советской прессе о мифической посадке садов и восстановлении народного хозяйства солдатами 40-й армии. На самом деле происходило прямо противоположное. Уже через полгода-год после ввода войск начались жесткие «контактные» боестолкновения. Уничтожались целые кишлаки, а афганцы спиливали реликтовые деревья на дрова. В Союз потянулись сотни цинковых гробов, в афганских деревнях, как грибы, росли кладбища.
После первых месяцев эйфории от прихода к власти новое афганское руководство приступило к тактическим перестановкам в рядах Вооруженных сил. «Неблагонадежные» части расформировывались, отдельные их подразделения придавались местным гарнизонам в провинциях. Кабул вычищался от тех, кто посмел в свое время поддержать приход к власти Хафизуллы Амина. Не избежала этой участи и 4-я танковая бригада — оплот «халькистов» и постоянная реальная угроза режиму. Ее стали потихоньку расформировывать, усиливая танковыми батальонами полки «коммандос». Часть танков были переброшены в провинцию Газни. Часть — в административный центр провинции Нангархар — город Джелалабад. Уже через несколько недель после этих «перебросок» пришлось вылететь в командировку в этот негостеприимный город.
Техника, двигавшаяся своим ходом из Кабула к пакистанской границе, была основательно потрепана в дороге как душманами, так и нерадивыми водителями, запоровшими двигатели у нескольких боевых машин. В уезде Сорхруд на самых подступах к Джелалабаду во время марша на мине подорвался и упал в горную реку танк. Экипажу спасти не удалось, так как люки были задраены. Нам с советником по техническому обеспечению и обслуживанию Василием Михайловичем Лисовым и афганским зампотехом Абдуллой предстояло вылететь на место событий и разобраться в сложившейся обстановке.
В кабульском аэропорту торчали несколько дней — из-за непогоды бортов на Джелалабад не было. Можно было вылететь лишь на старинном 5-местном «кукурузнике» с четырьмя крыльями. К подобного рода экзотике мы отнеслись с прохладцей — и мне и советнику через пару месяцев выходил дембель — и все-таки дождались афганского МИ-6. Вертолет, правда, тоже не глянулся. Снаружи он был весь какой-то обшарпанный, да и внутри, по всей видимости, недавно перевозили скот. Кстати, перевозка мелкого и крупного рогатого скота военными самолетами и вертолетами в Афганистане была вещью обычной. Впоследствии мне неоднократно приходилось летать из Кандагара и Герата в окружении блеющих и гадящих от страха овец.
Недоброе случилось уже через 20 минут после взлета. Из-за тряски поползли ящики с боеприпасами, под натиском которых лопнул один из двух железных обручей, державших 200-литровую бочку — самодельный резервный бак с топливом. Он стал угрожающе отъезжать от левого борта в нашу сторону, и мы, не сговариваясь, вместе с борттехником вчетвером уперлись ногами в резервуар. Так и летели приблизительно еще 1 час 20 минут, моля бога о благополучной посадке. Бог был милостив.