Спустя ровно три недели после официального вывода войск, моджахеды сорвались с цепи. С западных предместий Кабула в сторону советского посольства и окружавших его вилл полетели в неимоверном количестве реактивные снаряды. Если раньше ракетные обстрелы обычно продолжались не более 10–15 минут, то сейчас грохот разрывов не смолкал более получаса. Иногда, выпущенные неумелой душманской рукой, снаряды улетали в жилые кварталы города, но в основном все сыпалось в квадрат Картэйе-Сех и район Дарульамана. Обстрелы происходили как в дневные часы, так и поздно вечером. В основном ракеты попадали в окружавшие посольство виллы, сея там смерть и разрушения. Но уже спустя несколько дней, несколько РСов легли на территорию посольства, одна ракета, пробив крышу консульства, залетела внутрь помещения, однако не взорвалась. К счастью, было обеденное время, и сотрудники миссии расползлись по домам на полуденный отдых. Это их и спасло. После этого инцидента всем сотрудникам консульства выдали каски и бронежилеты, а также автоматы. Ничего умнее придумать не смогли, разве что кое-где устроили небольшие заграждения из мешков с песком. Естественно, что никто из консульских работников эти причиндалы на себя не пялил. Им нужно было выдавать визы, а не пугать афганцев своим видом. Поэтому все амуницию обычно складывали на стол в помещении консульства. Все равно ни каски, не бронежилеты от прямого попадания снаряда спасти не могли, разве что навредить в случае необходимости незамедлительно перебежать по коридору в подвал, в убежище.
Обстрелы становились все чаще и продолжительней. Офицер безопасности не нашел ничего умнее, как предложить возвратившемуся, наконец, из Союза послу перевести всех совграждан с вилл на территорию дипмиссии. С одной стороны, его, конечно, можно было понять. Этим шагом он огораживал себя от головной боли за жизнь советских граждан в случае возможных нападений на их жилища. Но с другой стороны у душманов появилась вполне определенная и конкретная цель, которую во что бы то ни стало нужно было размолотить ракетами — советское посольство. Концентрация совграждан в нем значительно возросла, поэтому и шансов попасть «под душманскую раздачу» прибавилось. Тассовцев также заставили переместиться на территорию советского городка. Юрию Тыссовскому предоставили отдельную квартиру в доме аппарата экономсоветника, а меня заселили вместе с одним работником консульства в посольский дом.
Вспоминая полтора месяца, которые я проживал в этом доме, могу со всей откровенностью признаться, что это были самые тяжелые дни моей жизни в Афганистане. Каждый мой шаг был под контролем, о любом телодвижении сразу становилось известно в аппарате офицера безопасности. Кроме того, чисто с бытовой точки зрения, проживание с незнакомым человеком в малогабаритке с одной ванной и одним туалетом, было дискомфортным, тем паче, что к нему частенько заглядывали его друзья и сослуживцы. О том, чтобы поспать или поработать, не могло быть и речи — в квартире постоянно кто-то находился. Порой, мне приходилось идти спать на работу — в хлеборезку. Чтобы стук телетайпов и телекса не мешал мне заснуть, я затыкал уши ватой, сверху надевал шапку или обматывал голову полотенцем и, сидя в кресле, засыпал. Но и здесь не было покоя. В наш «кабинет» постоянно кто-то заходил и пытался со мной заговорить. На улице было еще не очень жарко, я иногда забирал ключи у инженера и оглядываясь по сторонам, тихонько забирался в связной ГАЗ-66, где спокойно засыпал, не тревожась, что меня разбудят.
После обеда, мы обычно выезжали на виллу, чтобы покормить собаку и приглядеть за домом. Но и это было сопряжено с неудобствами. Каждый выезд фиксировался на воротах комендантами, а собственно для выезда нужно было истребовать разрешение офицера безопасности. Населявший посольство разношерстный люд очень негативно реагировал на то, что днем, когда все работают, я то купаюсь в бассейне, то играю с оператором телевидения Андреевым на бильярде в клубе. Естественно, факты «аморалки» немедленно доносились по разным адресам, в том числе и парторгу посольства Петрову. Он неоднократно вызывал меня, чтобы «протрясти с песочком». Никакие объяснения на него не действовали, он упорно не хотел понять того, что я работаю рано утром, пока все посольские еще спят, и поздно вечером, когда все уже спят. Именно в эти часы к нам в корпункт приходили новости с ленты информационного агентства Бахтар. Днем, обычно в обеденные часы, я, за неимением возможности выезда в город, созванивался со своими знакомыми афганцами, но откровенного разговора по телефону, конечно же не получалось. Афганцы знали, что мы все заблокированы в посольстве, и что все разговоры прослушиваются. Иногда по ночам мы до самого утра переводили речи и выступления руководителей афганского государства, перегоняя их в Москву, вечерами, обычно, писали «нетленки». Бытовые неурядицы сопровождались еще и непрекращающимся «стуком» доброхотов в известные адреса. Посидеть со знакомыми «за рюмкой чая» без того, чтобы утром об этом не узнал офицер безопасности, было нереально. Кроме того, в этих условиях, мое пребывание в Афганистане становилось бессмысленным. Переводить Бахтар можно было с таким же успехом в Москве, и не за чем для этого было сидеть под ракетными обстрелами. Такие элементы работы как живой контакт, поездки по провинциям, работа в армии, министерствах и ведомствах, отсутствовали полностью. Да и «общий сбор» сотрудников различных организаций под одной посольской «крышей» с точки зрения обеспечения их безопасности являлся чисто воды профанацией. Это мы уже проходили. В середине 80-х, когда в Кабуле стало модно закладывать под автомобили магнитные мины, контрразведчики из Представительства КГБ в Кабуле учудили откровенную дурость. Они решили, что все советские граждане, проживавшие в «Старом» и «Новом» микрорайонах столицы, должны отныне парковать свои авто на специальных площадках, которые будут охранять солдаты афганского царандоя (народной милиции). Идиотизм этого распоряжения был очевиден. Теперь каждая собака могла точно указать, на каких автомобилях ездят «шурави». Если раньше этого было не понять — на машинах висели по большей части белые афганские или зеленые — «представительские» номера, которые периодически менялись, то теперь весь советский автопарк был как на ладони. Ночью их никто и не охранял. Я самолично в этом убедился, выйдя под покровом тьмы из своего 8-го блока, где проживал, и спокойно дойдя до «автостоянки». Мало того, что весь царандой (народная милиция) спал, на самой стоянке охраны не было вообще. Я преспокойно сел в свою машину, отогнал ее к дому и пошел спать. Наутро смотрел с балкона, как вокруг моей машины ходят царандоевцы и подозрительно заглядывают под колеса. Я вышел на улицу и имел с ними нелицеприятный разговор, суть которого свелась к следующему: моя машина будет стоять здесь, а не где-либо в другом месте. И охранять ее будут те, кому это будет поручено. К слову сказать, мою машину охраняли помимо знакомых солдат царандоя, живших в подвале подъезда, еще и два афганских пацаненка. Их отец был офицером-пограничником и воевал где-то под Хостом. Жили они крайне бедно, и я иногда подбрасывал им за работу продукты. Спустя несколько лет, однажды утром ко мне в двери постучали. Передо мной стояли два молодых офицера — один в форме сотрудника МВД, другой — пограничника. Это были мои малолетние охранники! В свое время я им сам присоветовал идти служить в эти войска. Они запомнили где я живу, и пришли ко мне в гости, принеся скромные подарки — конфеты и кульчу (орехи, закатанные в расплавленный сахар). Мы пили чай и вспоминали их недавнее детство, смеялись. А когда они ушли, мне почему-то стало очень грустно. Я уже знал, что наши войска будут уходить, и что этим паренькам придется самостоятельно биться с контрреволюционерами. В тот момент я почувствовал себя предателем, осознанно бросающим друзей в беде. Я ничего не мог для них сделать, да и они ничего не просили. Просто, наверное, пришли ко мне попрощаться. Больше я их никогда не видел…