Потом, когда сто пятьдесят калининградских парней дружно сдадут кровь пострадавшим от землетрясения в Ленинакане, главврач поликлиники Юрик станет называть Нижникова «Костя-джан». И будет безотказно снабжать своего русского друга любыми необходимыми медикаментами. Свое медицинское богатство он объяснит очень просто:
«Я поехал к министру. Сказал: «Очень нужно». А он сказал: «Бери, дорогой, только чтобы не стояло, а работало». И у меня все работает».
Когда Константин, по просьбе Юрика, возьмет на себя обслуживание Тохмуджи и прилегающих сел, он поймет и причину личного благосостояния коллеги, который (в советские-то времена) жил в трехэтажном доме с зимним бассейном в подвале и летним — во дворе. По местной табели о рангах врачи шли сразу за районными руководителями. За простой визит к больному хозяева дома платили червонец. В ходе лечения вознаграждение увеличивалось многократно. Русский офицер Нижников попал в сложную ситуацию. Брать деньги с больных?! Но отказ сопровождался обидами и даже подозрениями: «Наверное, не хочет лечить, раз денег не берет».
Потом местные привыкли и сменили тактику. Сразу по завершении работы Костю-джана чуть ли не на руках несли к накрытому столу. И попробуй не поешь, не подними бокал за здоровье своего больного. А визитов — порой несколько в день…
В своем доброжелательстве, гостеприимности, в трудолюбии и предприимчивости армяне и азербайджанцы не отличались друг от друга. И потому особенно странно и страшно было видеть опустевшее село, которое, под давлением армян, покинуло большинство жителей, и слышать о том, что азербайджанцы творят такой же беспредел в контролируемых ими селах.
Калининградцам была поставлена звучавшая тогда еще необычно задача: «восстановление конституционного порядка в зоне вооруженного конфликта». Курсанты шутили:
«Не знаем, как конституционный, а калининградский порядок мы здесь установим».
И установили. Люди почувствовали себя под надежной защитой.
Националисты не оставили это без внимания. Практически сразу начались обстрелы школы, в которой расположились курсанты, и блокпостов. Тогда Костантин и услышал впервые, как поют и взбивают совсем рядом щебнистую землю бандитские пули.
Если честно, я больше боялся не самого обстрела, а струсить перед лицом ребят. Я же не мог заранее знать, как сработают мои инстинкты, подкорковые, бессознательные реакции… Ну, ничего. Хоть нас и здорово прижали, стреляли сверху, с гор. Было ощущение полной открытости, беззащитности, но я понял, что могу владеть собой в опасных ситуациях. И это было для меня очень важно.
А восьмого декабря — новое испытание. Гораздо страшнее первого.
Константин, сидя в медпункте, бывшем кабинете завуча, писал письмо домой. Где-то рядом набирал скорость поезд. Дрожали стены… и вдруг шибануло:
«Какой здесь, на двух тысячах, поезд?!»
В коридоре кто-то закричал: «Землетрясение! Все — на улицу!»
Нижников пулей вылетел во двор. Из дверей и окон горохом сыпались курсанты. Несколько человек выскочили из бани в чем мать родила. Поднялся ураганный ветер, который принес тучи небывалой здесь, в чистых горах, пыли. Земля качалась, как штормовая палуба, многие попадали с ног. Константин оказался на краю площадки, с которой открывался величественный вид на огромную горную долину. И он увидел картину апокалипсиса. От горизонта навстречу, к горам, шла волна. Земля поднималась гигантским валом, который накатывался с жуткой неотвратимостью. На гребне вала подпрыгивали и складывались дома и валились деревья…
До Тохмуджи докатился удар силой около четырех баллов. Село устояло, их школа — тоже. Земля стихла.
Люди стали приходить в себя, упавшие — подниматься на ноги. Напротив Кости стоял абсолютно голый, покрытый налипшей на влажное тело пылью, курсант. Блестели только его обезумевшие глаза и кокарда нахлобученной на голову фуражки. У многих был не менее живописный вид. И тогда у людей началась реакция. Дикий, гомерический хохот валил с ног не хуже землетрясения. Многие дохохотались до истерики, но остановиться не могли…
Половина отряда была срочно брошена в недалекий Ленинакан. Нижников оставался с теми, кто продолжал нести службу в селе и на блокпостах. Но он трижды выезжал, чтобы проверить, как организован быт ребят, работавших в Ленинакане. И конечно, не мог не пойти туда, где работали его коллеги, оказывавшие помощь пострадавшим.
Над стадионом, на который свозили раненых людей, нависла страшная аура безысходного горя. Сливались в неумолчный гул тысячи стонов и криков. Носилки с непрерывно прибывающими пострадавшими выстраивались в так называемые пироговские ряды. Между ними шли бригады медиков: два врача, две медсестры, два санитара. Они быстро давали оценки тяжести поражений и тут же распределяли: кого на немедленную операцию, кто может потерпеть, а кому нужна помощь психологов или просто доза снотворного, чтобы предотвратить нервный срыв.
Из всего увиденного тогда особенно запомнился взгляд старика, лет под девяносто, но еще крепкого с виду. В момент удара он вышел во двор похлопотать по хозяйству. А вся семья осталась в доме. И теперь перед ним стояли четырнадцать носилок, накрытых белыми простынями. Жена, дети, внуки. Вся его жизнь.
Врач Нижников прошел всю цепочку: от завалов до момента отправки людей в стационарные медучреждения. Он изучил реальные схемы организации медицинской помощи и этапы эвакуации пострадавших. У него появилась первая седина. Но теперь он твердо знал, что готов к любой ситуации и как личность, и как профессионал.
Середина командировки пришлась на Новый год.
Трещины в стенах школы забили тряпками и излишками перевязочных материалов. Кое-как протопили, хоть на время изгнав замучивший промозглый холод. Подачу электричества неподкупным и не испугавшимся калининградцам местные националисты уже давно прекратили. Но русский человек на выдумку горазд. Пищу приготовили на кострах. А командир и доктор на пару смастерили светильники по типу чукотских жирников. Разрезали брикеты маргарина, вставили марлевые скрученные фитили и устроили иллюминацию.
Праздник прошел весело, без стрельбы (по ним). Утром ахнули. На потолке, на перемазанных лицах, на форме — лохмотья жирной и почти несмываемой копоти. Почертыхались, посмеялись. И запомнили этот Новый год на всю жизнь.
Вернувшись домой и оттаяв в родной квартире, Константин зарекся:
Зимой больше — никуда. Все командировки — только летом.
20 декабря 1995 года калининградский ОМОН отправлялся в очередную чеченскую командировку. Своего врача в отряде не было. А был прикомандированный — начальник медчасти СИЗО капитан внутренней службы Нижников.
Новый 1996 год он встречал в Октябрьской комендатуре г. Грозного, снова в помещении школы. Только чеченские боевики оказались более бестактными, чем карабахские. Сначала по рации состоялся обмен любезностями. Омоновцы выслушали, что они русские собаки и что их сейчас перережут. Ответили по-омоновски. Беседа сразу себя исчерпала. Во включенном на всю мощь радиоприемнике зазвучали куранты, народ поднял кружки с шампанским. И тут во дворе рванула первая мина. Начался яростный обстрел.