Павел уже сумел узнать его нрав: если не захочет, ничего не скажет, сколько ни добивайся. Махнул рукой и сел на лошадь – седло с высокой лукой, не иначе как принадлежало какому-нибудь персу.
– Где взял?
– Аллах послал! Едем, бачка, шибко быстро...
Так и есть, мошенник увел лошадок и теперь ожидал погони. Болдин не стал продолжать расспрос и послал лошадь в карьер. Им повезло, преследователи, если они и были, потеряли след, езда проходила благополучно вплоть до самого Джангулинского лагеря.
Узнав об осаде монастыря, генерал Красовский призвал на военный совет командиров частей. Собственно, решение идти на выручку монастыря он принял сразу, оставалось только уточнить, какими силами. Их оказалось немного, в батальонах насчитывалось едва ли по 450 человек, а казачьи полки могли выставить что-то около 300 всадников. Всего годных к боевым действиям насчитывалось не более двух с половиной тысяч, остальные болели или пребывали в немощном состоянии. Однако в русской армии не прибегали к скрупулезным расчетам, когда речь заходила о выручке боевых товарищей, и командиры с решением Красовского о немедленном выступлении согласились безоговорочно. Отданный приказ предписывал войскам выступить на рассвете следующего дня.
Болдин обратился к генералу с просьбой определить ему место в предстоящем походе, и тот послал его в Крымский полк, где недостача офицеров была особенно большой.
Командир полка подполковник Головин имел типичную внешность русского офицера того времени: волосы бобриком, усы щетинкой, глаза с лукавинкой.
– У меня совсем нет артиллерийских командиров, – посетовал тот, – поможете? – И, увидев, что Болдин несколько замялся с ответом, быстро продолжил: – Вы, верно, хотите сказать, что не имеете необходимой практики? Но поверьте, сейчас это неважно. Вам не понадобится стрелять самому, вы должны определять, куда следует перемещать батарею и в какую сторону направлять пушки. Все остальное сделают фейерверкеры, они у нас весьма опытные. Ну, с Богом, голубчик, желаю вас завтра увидеть в здравии...
Знакомство Болдина с батареей произошло быстро. Временно командовавший ею пожилой фельдфебель искренне обрадовался появлению офицера. Штатные батарейные командиры выбыли из строя, кто по ранению, кто по болезни, и ему уже неделю приходилось командовать в одиночку. С довольствием и организацией службы он, понятно, справлялся, но относительно предстоящих боевых дел очень переживал и пожаловался:
– Я, вашбродь, при пушках чуть ли не с рождения, куды заряжать знаю, правда, пальнуть могу не в тую сторону по причине глазной слабости...
«Эх, старина, ныне твоя слабость не имеет значения – кругом супостат, и в какую сторону ни пальнешь, обязательно в него попадешь», – подумал Болдин, но вслух сказал то, что сейчас особенно тревожило:
– С довольствием как?
– Так что полный порядок.
– Вот и сделай, старина, мне удовольствие, – почти сутки не ел.
Фельдфебель, всю службу занимавшийся именно таким заряжанием, обрадованно крикнул куда-то в пустоту:
– Ковригин, котелок! – и пояснил: – Он у меня самый шустрый, что схочешь, враз достанет...
Тотчас, будто из-под земли, появился небольшой рыжеголовый солдатик с котелком, в котором позвенькивала ложка.
– Чего расшумелся? Громко знаешь, что гремит? – встретил его фельдфебель с показной строгостью.
– Понял, Гаврилыч! – радостно взвизгнул тот и исчез в мгновение ока. Скоро он появился с котелком, наполненным дымящейся кашей, поверх него лежала большая краюха хлеба.
– Вот, ваше благородие, извольте откушать, – сказал Гаврилыч, – а ежели с устатку хотите чем запить, то могу из манерки плеснуть для здоровьица...
Болдин отказался, попросил только накормить и его денщика.
– Про то не извольте беспокоиться, ваше благородие, – заверил его Гаврилыч, – он уже два котелка опроворил, татарский народ до нашей расейской каши очень злой.
Когда Болдин насытился, на него навалилась такая усталость, что ни о чем думать уже было нельзя, тем более что приказано было выходить на рассвете. Немногие оставшиеся часы он проспал как убитый, а при побудке обнаружил у своего ложа чистую рубаху – так заботливый Гаврилыч приготовил нового командира к смертельному бою.
Персы не ожидали столь раннего выхода русских, нашим войскам удалось без помех спуститься с гор и преодолеть большую часть Аштаракского ущелья. Только тут казачья разведка донесла о скоплении вражеских войск, и шедшему впереди Крымскому полку пришлось принять на себя первый удар противника. Подполковник Головин приказал выдвинуть вперед артиллерию, чтобы прорвать заслон противника, вздумавшего запереть выход русских из ущелья. Болдин со своей батареей поспешил во главу колонны.
Путь был тяжелым, пушки прыгали по камням, едва не опрокидываясь, от лошадей валил густой пар, трещали оси передков и зарядных ящиков, случалось, артиллерийские повозки опрокидывались и загромождали путь, тогда их безжалостно отодвигали в сторону, и они тотчас же становились хламом. Наконец указанный рубеж был достигнут, и Болдин приказал развернуть батарею фронтом к врагу. Во время перестроения персы сделали несколько залпов, земля впереди заклубилась, вспучилась буграми, визгливо засвистели осколки. Однако наших расчетов это не смутило, они уверенно заработали, перебрасываясь отрывочными командами:
– Хобот вправо! Стоп! Заряжай! Бомбой!..
Их огонь, оказавшийся не в пример точнее, вынудил неприятеля отойти и укрыться за небольшим бугром. Но эта первая победа не принесла больших выгод: чем более вытягивалась колонна русских войск из ущелья, тем сильнее подвергалась неприятельскому огню и наскоку вражеской конницы. Красовский приказал не замедлять движения и отрядил на поддержку крымцев один из пехотных полков. Сам же, возглавив другой полк, стал защищать колонну от нападения сзади. Ему пришлось лично водить в штыки ту или иную роту, чтобы дать остальным возможность уйти вперед.
Стоял кромешный ад, всюду слышались взрывы, свистели пули. Болдин еще никогда не испытывал такого страшного напряжения. Страх быть раненым или убитым давно прошел, вокруг него один за другими падали люди, смерть стала привычным, обыденным явлением и уже не пугала. Бесила кажущаяся безысходность, из-за гибели лошадей приходилось то и дело менять упряжь, тащить пушки на руках до полного изнеможения, а озверевшее солнце нещадно палило, принося излишние страдания. Люди изнемогали, многие падали у своих орудий, равнодушно отдыхая под градом пуль и осколков.
И это было только началом. Персы предприняли массированную атаку. Сотни всадников устремились на нашу колонну, их сабли сверкали в солнечных лучах, как молнии, и каждому казалось, что все они нацелены прямо на него. Поневоле тело сковывала оторопь, а внутри поселялся непреодолимый страх. Но так продолжалось лишь мгновенье, пересилив себя, Болдин подал команду:
– То-овсь! Прямой наводкой, по кавалерии, пли!
Раздался оглушительный залп, находящаяся поблизости пехота дополнила его дружной ружейной трескотней, и в приближающейся лавине всадников то здесь, то там образовались пустые промежутки. Новый залп оказался еще более удачным: первый ряд наступающих пал, точно скошенный, на него из облака пыли налетел второй ряд. Люди и лошади смешались в одну кучу, образовав судорожно копошащийся вал. Он пополнялся все новыми всадниками, наши пушки продолжали стрелять, им вторили ружья, но поверженные ряды персов непрерывно пополнялись новыми, и было такое впечатление, что им нет конца.