Преступники уже почти прошли сквозь строй своего позора. Тот из них, что унижался бесстыднее других, обер­нулся и крикнул войску:

– Дураки! Вы все умрете! Плевал я на вас, и будьте вы прокляты!

Под осуждающий гогот он скрылся за холмом, а за ним вприпрыжку и его товарищи, оглядываясь через плечо, как шавки.

Леонид отдал приказ полемарху Деркилиду, который передал его старшему над дозором: отныне в тылу часовых не ставить и не принимать никаких мер по предотвраще­нию дезертирства.

С шумом воины разошлись по своим местам.

Диэнек уже дошел до места, где держали военноплен­ных и где его ждали Александр, я и Петух. Начальником скиритов был человек по имени Лахид, брат разведчика по прозвищу Собака.

– Отдай этого негодяя мне, друг! – Усталым жестом Диэнек указал на Петуха.– Этот ублюдок – мой племян­ник. Я сам перережу ему горло.

Глава двадцать девятая

Великий Царь гораздо лучше меня знает все подробности той интриги, в результате кото­рой защитники прохода оказались окончательно преданы. Предателем был фракиец, при­шедший сообщить военачальникам Великого Царя о существовании горной тропы в обход Горячих Ворот. Ведомо ему и о том, какое вознаграждение было выплачено из персидской сокровищницы этому преступнику.

Греки получали некоторые намеки об этом злополучном событии – сначала из знамений, замеченных в то утро перед вторым днем сражения, потом в течение всего дня сведения подкреплялись слухами и донесениями перебежчиков, а в конце концов, к вечеру шестого дня нахождения союзников в Фермопильском проходе, подозрения подтвердило свидетельство очевидца.

Во время первой смены часовых, примерно через два часа после прекращения дневной брани, сквозь греческие ряды прошел один персидский вельможа. Он назвал себя Тиррастиадом Кимским, начальником тысячи государственного призыва. Этот принц был самым высоким, красивым и великолепно наряженным врагом из всех, кто до сих пор перешел на нашу сторону. Он обратился к собранию на безупреч­ном греческом языке и сказал, что его женой была Елена из Галикарнаса и что это обстоятельство и веление чести заставили его перейти на сторону союзников. Он сообщил спартанскому царю, что сам находился перед шатром Ксеркса в тот самый вечер, когда предатель, чье имя я знаю, но ни здесь, ни где-либо не стану повторять, пришел потребо­вать обещанную Великим Царем награду и предложил свои услуги, обещая провести персидские силы по тайной тропе.

Благородный Тиррастиад рассказал, что лично видел, как Великий Царь отдал персидским отрядам приказ пройти по ней и занять позиции в тылу союзников. Бессмертные, чьи потери были возмещены и чье число опять составляло десять тысяч, выступили с заходом солнца под командова­нием Гидарна. В этот самый момент они находятся на марше, ведомые предателем, а к рассвету должны занять позиции в нашем тылу, готовые к атаке.

Великий Царь, осведомленный о катастрофических для греков последствиях этого предательства, может удивиться реакции греческого собрания на своевременное и счастливое предупреждение благородного Тиррастиада.

Они ему не поверили.

Решили, что это хитрость.

Столь неразумную реакцию, столь удивительное стрем­ление обмануть самих себя можно понять, лишь учитывая, что сердца союзников к тому времени охватил сопутству­ющий подобной битве восторг, невыразимое презрение к смерти.

Первый день сражения дал примеры необычайной доб­лести и героизма.

Второй начал плодить чудеса.

Самым удивительным был сам факт, что мы выжили. Сколько раз в течение предыдущих сорока восьми часов бойни каждый из нас переживал мгновение собственной гибели – и все же оставался жить. Сколько раз неисчисли­мые массы врагов с неудержимой мощью и отвагой обру­шивались на союзников – и все же строй держался.

Три раза в тот второй день ряды защитников прохода колебались на грани, готовые рухнуть. Великий Царь ви­дел тот момент – сразу после захода солнца,– когда про­тивник прорвался к самой Стене и мириады воинов Дер­жавы с победным криком полезли на нее. И все-таки каким-то образом Стена устояла и проход удалось удержать.

В течение всего дня, этого второго дня сражения, два флота сражались у Скиафоса, зеркально отражая сухопут­ные войска у Ворот. Под утесами Артемизия моряки на­правляли бронзовые тараны в деревянные борта, а их братья бились металлом о металл на суше. 3ащитники прохода видели на горизонте дымные пятна горящих кораблей, а ближе к берегу – обломки бимсов и рангоута, разбитые в щепки весла и тела моряков, плывшие лицом вниз в при­брежном течении. Казалось, не греки и персы схватились в единоборстве – нет! Обе стороны как будто заключили какой-то извращенный союз, цель которого заключалась в совместной окраске почвы в темно-красный цвет. Сами небеса в тот день казались не населенным богами цар­ством, которое придавало осмысленность происходящему внизу, а безобразной синевато-серой рожей, безразличной и не знающей сострадания.

Горная стена Каллидрома, нависавшая над резней, своим каменным безмолвным лицом без черт словно воплощала эту утрату сострадания. Все летавшие в воздухе существа исчезли. Ни на земле, ни в расщелинах скал не осталось ни малейшего признака зелени.

Сострадание имела лишь сама грязь. Только зловонный суп под ногами воинов давал передышку и оказывал под­держку. Ноги воинов размесили землю в жидкую похлеб­ку по лодыжку глубиной, потом углубили жижу по голень; после люди проваливались по колено и сражались так. Пальцы хватались за почерневшую от крови жижу, ноги упирались в нее, ища опору, зубы умирающих кусали ее, словно люди челюстями копали себе могилу. Крестьяне, чьи руки раньше с удовольствием брали темные комья родных полей, чьи пальцы перетирали богатую почву, пи­тающую урожай, теперь ползли на брюхе по этой суровой земле, хватались за нее обрубками переломанных пальцев и бесстыдно корчились, стараясь закопаться в эту земную мантию, чтобы защитить спину от безжалостного металла.

Греки любили борьбу в эллинских палестрах. С тех пор как дети научились стоять, они валяли друг друга по земле, запыленные в песчаных ямах или покрытые грязью в лу­жах. Теперь эллины боролись там, где по канавам текла не вода, а кровь, где наградой была смерть, а судья пропус­кал мимо ушей все призывы остановиться или прервать поединок. Снова и снова можно было видеть в тот второй день сражения одну и ту же картину: эллинский воин сра­жался два часа подряд, отходил на десять минут, чтобы выпить лишь пригоршню воды, после чего возвращался в бойню. Снова и снова можно было видеть, как кто-то полу­чает удар, вгоняющий зубы в челюсть или раскалывающий кости плеча, но остается на ногах.

На второй день я видел, как Алфей и Марон расправи­лись с шестью врагами так быстро, что последние двое умер­ли еще до того, как первая пара успела упасть на землю. Скольких братья убили в тот день? Пятьдесят? Сто? Они убивали больше и быстрее, чем мог какой-нибудь Ахилл посреди врагов, и дело было не только в их силе и сноровке, а в том, что эти двое сражались единым сердцем.