— Подведите его сюда, — сказал мужчина в дальнем конце комнаты.
Кефу подвели к нему. Умные, сердитые глаза мужчины скрывали замешательство.
— Ты — центурион Корнелий? — спросил Кефа.
— Здесь я задаю вопросы. Зачем ты незаконно проник в этот дом?
— Извиняюсь, — произнес Кефа. — В тот момент мне это казалось правильным. Я пробрался через окно кухни, оно было плохо закрыто. Вам следует что-нибудь с ним сделать. Ты — Корнелий?
Казалось, центурион внутренне борется с гигантским психологическим препятствием. Наконец он сдался.
— Да, — сказал он, — я Корнелий.
— Хорошо. Я пришел повидаться с тобой.
— Я тебя не знаю. И я, как правило, не разговариваю с сумасшедшими.
— Я не сумасшедший, — сказал Кефа. — Просто, как говорят, немного вспыльчивый.
— Ты в своем уме? И у тебя есть ключ от царствия небесного.
— Да.
— Непохоже, чтобы у тебя был ключ даже от своего дома.
— Это правда, — сказал Кефа. — У меня ничего нет, кроме одежды и ножа.
— Ты знаешь, что я действительно мог бы тебя убить.
— Конечно, мог бы, — сказал Кефа. — От этого никому бы не стало легче, возможно кроме меня. В городе говорят, что ты был хорошим человеком, религиозным человеком. Что произошло?
— Не существует такого понятия как хороший, есть только правда, — раздраженно сказал центурион. — И я по-прежнему религиозен.
— Ты это называешь религией?
— Если ты приведешь хотя бы одну причину, почему я должен отвечать на твои вопросы, я на них отвечу.
— Я приведу причину, — сказал Кефа, — но сперва ты должен позволить мне немного поговорить. И было бы еще лучше, если бы мне развязали руки.
Центурион колебался. Потом пожал плечами. Вперед вышел человек и развязал Кефе руки.
— Спасибо, — сказал Кефа. — Здесь темновато. Не возражаете, если я?..
Он зажег несколько свечей от жаровни и вставил их в подсвечники. Тридцать пар удивленных глаз наблюдали за ним. Тридцать пар рук инстинктивно потянулись, чтобы прикрыть срамные места от неожиданно яркого света.
— Есть вещи, которые следует делать в темноте, и вещи, которые следует делать при свете, — сказал Кефа, — и я вижу, что вы это понимаете. А есть вещи, которые вообще не следует делать, что вы тоже понимаете, но кто-то сбил вас с толку. Бог послал меня сюда. Я не знаю, какому богу вы поклоняетесь, но Бог, которому поклоняюсь я, живет при свете, и первой вещью, которую Он сотворил, был свет. Я расскажу вам о Нем.
Он никогда не чувствовал такой уверенности. Он проповедовал целый час, люди не сводили с него глаз, и он видел, как их выражение постепенно менялось — подозрительность сменялась осторожным интересом, а у одного или двух он даже заметил проблеск рвения, от чего у него всегда замирало сердце, потому что это означало, что еще одна душа начала свою нелегкую дорогу по Пути. Его глаза наполнились слезами, и они полились, словно дождь, и в глазах у всех, кто на него смотрел, были слезы.
Он воздел руки и начал страстно молиться за тех, кто стоял вокруг него, и когда он стоял так, с воздетыми руками и лицом, обращенным к Небесам, он чувствовал, как благодать, любовь и безграничная сила льются в него, обновляя и преобразовывая, прибывая все больше и больше, пока не наполнили его до краев и не стали переливаться через край, и тогда сила начала выплескиваться наружу и заполнила собой всю без остатка комнату и на своей гигантской волне подняла души всех присутствующих к Богу.
Сперва он не осознавал, что происходит вокруг. Он пришел в себя, только когда раздались исступленные вопли. Тогда он увидел, что в комнате царит суматоха. Люди, которые его внимательно слушали, рыдали, выли, смеялись, бились в конвульсиях, лепетали, вопили и выкрикивали что-то на непонятных языках — это было самое необузданное проявление Духа, которые Кефа когда-либо видел. Онемев, он с изумлением смотрел вокруг себя.
Дух снизошел.
А ведь эти люди не были даже…
Была только одна вещь, которую он мог сделать. Он сходил на кухню, нашел кувшин с водой и окрестил их.
— Как ты думаешь, как долго мы здесь находимся? — спросил зелот.
— Я не знаю, — сказал Деметрий.
Он давно потерял счет дням. Время от времени он заставлял себя начинать счет снова. Он разламывал соломинки из подстилки на короткие кусочки и откладывал одну соломинку каждое утро, но потом он забывал это сделать, или тюремщик отпихивал маленькую кучку соломинок ногой и смешивал ее с подстилкой, в любом случае количество не подсчитанных дней намного превосходило количество подсчитанных, и он вовсе отказался от затеи.
— Шесть месяцев? — предположил он. — Год? Десять лет?
Шутка была сомнительной, но зелот улыбнулся.
— По счету Всевышнего, тысяча лет равна дню, — сказал он.
— Мне это не очень помогает.
— Неужели? Но ты молод.
Деметрий привык к тому, что все, что бы он ни сказал, отметалось либо потому, что он грек, либо потому, что он молод. Он решил не обижаться на это, поскольку обижаться было бессмысленно. В любом случае они с зелотом беседовали нечасто. Зелот большую часть времени спал, молился, смотрел в пространство или разглагольствовал и терпеть не мог, когда ему мешали этим заниматься. Деметрий открыл в себе неожиданный талант спать и смотреть в пространство. Он не молился. Он дал себе зарок никогда больше не молиться.
Зелот ошеломил его своей следующей фразой:
— У меня такое чувство, что я здесь долго не задержусь. Если ты собираешься рассказать мне о себе, лучше сделать это сейчас.
Деметрий заморгал:
— Почему?..
— Неважно, — сказал зелот. — Расскажи мне.
Деметрий пошевелил ногой солому и обнаружил, что у него полностью отсутствуют какие-либо мысли.
— Ну, — помог ему зелот, — где ты родился?
— Я не знаю, — сказал Деметрий. — Моя мать была рабыней. Она умерла, когда мне было два года. Я рос вместе с детьми других рабов. Это было в Киликии, но я думаю, моя мать была родом из Фракии. Я не знаю, где я родился. Я даже не знаю, как звали мою мать.
Зелот смотрел на него так, будто видел его впервые.
— Я полагаю, — сказал он, — было бы глупо спрашивать, как звали твоего отца?
— Очень глупо, — подтвердил Деметрий.
— Сколько тебе лет?
— Когда меня арестовали, мне исполнилось шестнадцать.
— Шестнадцать? И шестнадцать лет ты не знал, кто ты и откуда ты родом? Для меня это… — зелот подбирал слово, — невообразимо.