Я лгала им. У меня не было выбора. Я скрывала, что являюсь студенткой. Могла ли я сказать, что в ту самую минуту, когда я разбираю карбюратор, мне надлежит сидеть на лекции в аудитории медицинского факультета? Они бы меня не поняли. Они бы рассердились. Я сказала, что жду свободной вакансии и что до поступления в университет у меня еще год.
В то время я познакомилась с девушкой по имени Лиза.
Я еще изредка предпринимала отчаянные попытки учиться в надежде за несколько дней напряженных усилий наверстать упущенное за многие недели. Однажды утром я отправилась на лекцию по анатомии позвоночника. Через несколько минут я сдалась. Я перестала записывать лекцию, поскольку не понимала, о чем идет речь, и принялась рисовать на память схему полета (я тогда училась летать над аэродромом по кругу).
– А это что такое? – прошептала моя соседка, высокая девушка с продолговатым высоколобым лицом, которому очки придавали суровое выражение.
– Схема кругового полета, – шепотом ответила я.
– Схема чего?
Очевидно, она решила, что я рисую схему электрической цепи. Я хихикнула. Она тоже.
– Тс-с! – укоризненно прошипел кто-то позади нас.
Моя соседка покраснела. Она была серьезной девушкой: несколько раз я видела ее погруженной в чтение учебников.
Когда по завершении лекции мы укладывали книги в свои сумки, она сказала:
– Пойдем перекусим. Я знаю здесь славное кафе, возле художественной галереи.
Такие траты были мне не по карману, но я впервые получила подобное приглашение. Она отвела меня в полуподвальное кафе, где на столах горели красные свечи, облепленные змеистыми струйками расплавленного воска, а на стенах висели французские и испанские плакаты. Мы съели фасолевый суп с ржаным хлебом и запили пивом. С непривычки пиво ударило мне в голову, и я пришла в бесшабашное настроение.
Мы отправились в шарлоттенбургский парк, где купили пакетики сухарей и стали кормить белок.
– Почему ты так редко посещаешь лекции? – спросила Лиза.
– Я хожу на летные курсы.
– Летные?
– Да.
– Но они же стоят больших денег, наверное?
– Просто огромных.
– И ты можешь себе позволить такие расходы?
– Нет.
Она рассмеялась:
– Но твой отец может.
– Он ничего не знает.
Она с любопытством взглянула на меня:
– Ты не боишься крупных неприятностей?
– Боюсь. – Я довольно ухмыльнулась, поскольку косые лучи солнца пробивались сквозь листву деревьев и я шла по лесу с человеком, очень мне симпатичным.
– Ты сильно рискуешь, верно? – сказал она.
– Да. – Я почувствовала себя польщенной.
– Хм-м… – Похоже, мой ответ не произвел на нее впечатления. – Вероятно, компенсация каких-то комплексов.
– Что? – Очарование дня разом померкло.
– О боже, опять я за свое, – сказала Лиза. – Мой отец – психоаналитик.
Теперь я почувствовала себя оскорбленной, и меня нисколько не интересовало, кто ее отец.
– Поневоле начинаешь все усложнять, – сказала она. – Анализируешь все подряд. Дома мы постоянно этим занимаемся. Если нацисты придут к власти, у отца будут неприятности. Возможно, нам придется покинуть страну.
Я понятия не имела, о чем она говорит. Но некие серьезные и зловещие вопросы смутно замаячили в моем сознании. Мне хотелось, чтобы Лиза продолжала говорить о себе, о своей семье и о туманной угрозе, нависшей над ними, но она опять переключила внимание на меня.
– Наверное, для тебя полеты – насущная потребность.
– Да.
– Расскажи мне.
– Обещай, что не будешь ничего анализировать.
– Обещаю, что буду анализировать все только мысленно.
В тот день я не поехала в летный клуб. Мне не хотелось. Я гуляла по лесу со своей новой подругой и говорила, говорила без устали, восхищаясь игрой солнечных бликов на ее светлых волосах, казавшихся почти серебряными в ярких лучах. Вокруг нас прыгали белки, словно не замечая нашего присутствия. Как прекрасен Берлин весной, думала я.
Я видела Лизу еще на нескольких лекциях, которые посетила, но она всякий раз общалась с другими студентами. Позже я написала на адрес, который она мне дала, но ее семья уже переехала оттуда.
Через несколько месяцев начальник ремонтной мастерской поручил мне самостоятельно разобрать и собрать двигатель за выходные.
К тому времени я уже полюбила двигатели. Я поняла двойственность их природы. Есть железная логика, свод непреложных правил; и есть момент непредсказуемости, некий дьяволенок, прячущийся в клапанах и шайбах. Поэтому каждый двигатель обладает индивидуальностью и требует индивидуального к себе подхода.
Аккуратно раскладывая детали на расстеленных на полу газетах в гулком помещении мастерской, я трудилась до позднего вечера субботы и весь следующий день. На вторую ночь, где-то после двенадцати, произошла странная вещь. Двигатель стал собираться словно сам собой. Обильно смазанные маслом детали буквально выпрыгивали из моих рук и сами становились в гнезда или на петли с влажным щелчком.
Я закончила работу к шести тридцати утра и сидела на деревянном ящике, жуя бутерброд, когда появился начальник мастерской. Он молча обследовал двигатель. Потом одобрительно кивнул.
– Ты хорошо потрудилась, – сказал он и приступил к своим делам.
Я ликовала. С кружащейся от недосыпа и гордости головой я доехала на автобусе до своего дома и рухнула в постель.
Я проснулась к вечеру и обдумала сложившуюся ситуацию. На меня разом нахлынули все чувства, которые я подавляла на протяжении многих месяцев: чувства вины, сомнения, страха. Родители тратили свои заработанные тяжелым трудом деньги на мое образование. А я торчала в ремонтной мастерской, ковыряясь в промасленных железках.
Я взглянула на свои черные обломанные ногти и со стыдом вспомнила ухоженные руки своих сокурсников. Все они собирались стать врачами. А кем собиралась стать я?
Сидя на кровати в своей убого обставленной мансардной комнате, я услышала маршевое пение коричневорубашечников. Жизнерадостный рев воодушевленных голосов. Мне словно нож вонзили в сердце.
Я подошла к окну и выглянула на улицу. В соседних домах загорались окна. Последние шеренги штурмовиков, во всю глотку орущих свою песню, скрылись за углом. Я страстно позавидовала их уверенности в правильности избранного пути. Они оставались самими собой и делали то, что хотели, – свободные от всяких сомнений и угрызений совести, как животные. Мне безумно хотелось походить на них. Больше всего на свете мне хотелось походить на них.
Но что же со мной не так?