Я развернула «шторк» и полетела вдоль оси.

Через несколько секунд прямо передо мной разорвался снаряд; я резко пошла вверх, и каменные осколки забарабанили по днищу, по залитым топливом, изрядно потрепанным крыльям. Один камень угодил в ногу шасси, и резкий металлический лязг прорезался сквозь рев двигателя и грохот артиллерийской канонады.

Невероятно, но здесь все еще держали оборону. Из развалин ответили беспорядочным огнем, полыхнула вспышка фаустпатрона.

За пеленой клубящейся пыли неясно вырисовывалась какая-то громада: нечто массивное, с колоннами. Сперва я подумала, что просто извлекла образ из памяти и спроецировала на красный туман, обволакивающий фонарь кабины, поскольку из всех мыслимых силуэтов больше всего хотела увидеть именно этот. Колонны, над которыми летит горячая четверка бронзовых лошадей, запряженных в колесницу. Но все реальное, настоящее. Бранденбургские ворота, вопреки всякому вероятию, по-прежнему стояли на месте.

Перед ними тянулась короткая полоса целого, не развороченного снарядами асфальта. «Шторк» способен приземлиться на любой сколь угодно крохотный пятачок. Сойдет и этот.

Я сбавила обороты. Попыталась дотянуться до рычага управления закрылками, но безуспешно. Скорость падала, и нас все сильнее мотало из стороны в сторону воздушными волнами от взрывов и рушащихся стен. Самолет страшно кренился, поскольку руль направления находился вне моей досягаемости; и я пыталась совладать с машиной при помощи одного штурвала. Мне представлялось, что топливо из пробитого бензобака уже не сочится, а хлещет струей. Короткими рывками я постепенно приподнимала нос, потом наконец почувствовала, что скорость падает, что машина идет вниз, и взмолилась об одном: только бы шасси выдержало.

В течение нескольких бесконечно долгих секунд на нас стремительно, угрожающе неслась земля. Потом мы коснулись колесами асфальта; неуклюже подпрыгнувший самолет резко развернуло и поволокло боком, но наконец мы остановились. Я выключила двигатель и с минуту сидела неподвижно, не в силах пошевелиться. Затем отстегнула привязные ремни генерала, распахнула дверцу кабины и принялась вытаскивать его наружу: он такой высокий, ноги у него такие длинные, а вместо одной ступни – кровавое месиво.

Я сумела-таки вытащить генерала из самолета и отволочь в какое-никакое укрытие – к ближайшей стене. Меня всю трясло. Он снова пришел в себя. Я сняла галстук и наложила жгут ему на ногу. Спросила, сможет ли он ползти; генерал ответил утвердительно, и мы ползком добрались почти до самых Борот. А там уселись на обочине дороги (вернее, того, что от нее осталось), в поле зрения любого, кто приблизится к «шторку».

Через несколько минут появился грузовик. Из него выпрыгнули пять или шесть эсэсовцев с лицами изможденных детей. Я сказала, куда нам нужно добраться. Они достали из кузова носилки, положили на них генерала и подняли носилки в кузов. Я забралась следом.

Мы с грохотом пронеслись мимо разрушенных зданий министерств и въехали в район с усиленной охраной. Грузовик остановился. Мальчишки в эсэсовской форме один за другим спрыгнули на землю, и я следом за ними. Потом мы вытащили из кузова носилки с генералом.

Над головой свистели снаряды и ложились неподалеку. Задыхаясь от горящей пыли и спотыкаясь на каждом шагу, мы направились к зданию с колоннадой. Потом пересекли озаренный призрачным светом, испещренный рваными тенями внутренний двор и пошли по разоренным залам, где сквозь проломы в потолках виднелось желтушное небо и нелепо шевелились фигуры на колеблемых ветром гобеленах.

Мы вступили в узкий коридор, в конце которого смутно виднелись перила лестницы.

Я поставила ногу на первую ступеньку. Лестница уводила вниз, во тьму.

Глава вторая

Эрнст.

Я часто думаю о нем в последнее время.

Блестящий человек. Ослепительная улыбка, ослепительный шик. Блестящий пилот. Спору нет, он был лучшим. Я салютую покачиванием крыльев и надеюсь, что генерал этого не заметит.

Он начал блестяще. Первоклассный летчик-истребитель в мировую войну, шестьдесят два успешных боевых вылета. Здесь он уступил только фон Рихтгофену, в эскадрилье которого служил. С таким не потягаешься. Толстяк малость от него отстал с итоговым результатом (скажу вам по секрету), который никто никогда не мог с уверенностью подтвердить. И Толстяк, в последние дни войны назначенный командиром эскадрильи Рихтгофена, никогда не летал под началом барона.

Эркст впервые встретился с Толстяком во Фландрии, в ангаре на летном поле. Эрнст описывал мне встречу. В щели в стенах задувал ветер. На одной стене был прикноплен рисунок: человек с серьезным лицом, в полурасстегнутом кителе, развалившийся в плетеном кресле. У стены стоял стол, а на столе, под рисунком, ваза с полевыми цветами.

В другом конце ангара, в качестве противовеса, стоял большой стол, застланный картами и усыпанный карандашами, а над ним возвышался Толстяк, тогда еще не толстый, и улыбался своей широкой, ничего не выражающей улыбкой.

Эрнст отдал честь.

Толстяк ответил на приветствие.

На груди Толстяка Эрнст увидел орден «За боевые заслуги». Он отвел взгляд. Это была высшая награда за храбрость. У него тоже был такой орден. Подобные награды не принято носить на летном поле – во всяком случае на таком летном поле.

– Думаю, вы слышали, что я получил приказ принять командование, – дружелюбно сказал Толстяк.

Глаза человека на рисунке смотрели Эрнсту в затылок.

– Так точно, – сказал Эрнст.

Такими вот банальными словами они обменялись при первой встрече. Такое вот соотношение сил установилось между ними. И оно навсегда таким останется.

– Я хотел бы по возможности скорее познакомиться со всеми летчиками эскадрильи.

– Конечно, герр капитан. Нас пятеро.

– Сколько?

– Пятеро, герр капитан.

– Понятно. – На руке Толстяка было кольцо. Широкое золотое кольцо. Он постоянно крутил его на пальце.

– Что ж, надеюсь, вскоре нам пришлют пополнение. Пять человек маловато для эскадрильи.

По жестяной крыше ангара и раскисшей земле снаружи стучал дождь. Эрнст прислушался к шуму дождя.

Толстяк вышел из-за стола.

– Тот рисунок на стене. Кто нарисовал?

– Я, герр капитан. Я иногда рисую в свободное время.

– Правда? Весьма неплохо. Уверенные линии. Я разбираюсь в такого рода вещах. Кто там изображен, кстати?

После короткой паузы Эрнст сказал:

– Барон Манфред фон Рихтгофен, герр капитан.

– А…

Спустя несколько секунд Толстяк подошел к стене, откнопил рисунок и вручил Эрнсту.

– И тем не менее полагаю, ему здесь не место, – сказал он. – Он смотрится странно, вам не кажется? Теперь эскадрильей командую я.