– Если тебе не нравится наша компания, пересядь за другой стол, – тихо сказал австриец Мейснеру.
Мейснер не отреагировал.
– Да ладно, не заводись, – сказал пилот бомбардировщика.
Паувельс неловко поерзал на месте и подвигал фотографии на столе.
– Потом можно будет спеть, – сказал он, – если Райнер принесет аккордеон.
Австриец встал и отошел в другой конец помещения.
Пилот бомбардировщика проводил его взглядом и посмотрел на меня.
– Извините, – сказал он.
Мейснер подался вперед и серьезно сказал:
– От этого не уйти, вы сами понимаете. За что, по-вашему, вы сражаетесь?
Лицо у Паувельса напряглось. Он поднял фотографию Хельги, зажав ее между большим и указательным пальцами, и сказал:
– Я знаю, за что я сражаюсь.
– Мальчишество, – сказал Мейснер. Он встал, щелкнул каблуками, легко поклонившись мне, и отошел прочь.
Пилот бомбардировщика состроил гримасу и принялся набивать трубку.
Пора поговорить еще с кем-нибудь, решила я.
Я принялась расхаживать по комнате, приветливо заговаривая со всеми, с кем только могла. Обстановка оживилась: на столе появился шнапс, принесли ящик пива (подарок генерала), и по рукам пошли темно-зеленые стеклянные бутылки без наклеек.
Примерно через час кто-то сказал, что надо бы отнести генералу кусок торта. Я вызвалась это сделать.
Он разговаривал по телефону. Стены в домике были тонкими, и я отчетливо слышала его голос. Стоя на крыльце, я услышала, как он сказал:
– Нет, вы зря так полагаете. Этот сектор находится под контролем военно-воздушных сил.
Я собиралась постучать, но что-то в голосе генерала остановило меня. Я стояла и слушала.
– Это только ваши слова. Думаю, у Гиммлера есть более важные проблемы, чем недозачищенный клочок земли за линией фронта.
Пауза, потом:
– К черту ваши еженедельные отчеты, майор. Я здесь пытаюсь вести боевые действия. Вы забираете моих людей для своих «домашних дел», вы занимаете мои линии связи, вы ограничиваете мне пространство для маневра, а теперь еще собираетесь выполнять свое задание в трех километрах от одного из моих аэродромов, прежде чем я отдал приказ о передислокации.
Я услышала шорох бумаг, передвигаемых на столе, а потом заключительные слова, произнесенные гневным тоном:
– Нет, я не отказываюсь сотрудничать с вами. Я не имею такой возможности, не правда ли? – Трубка с грохотом опустилась на рычаг.
Я подождала еще немного, а потом постучала в дверь. Генерал сидел за столом и хмуро смотрел на карту. Он поднял глаза и уставился на торт с таким видом, словно понятия не имел, что это такое.
Я вернулась к компании. Боль снова начинала кольцом сжимать мой череп; после крушения «комета» у меня случались такие мучительные приступы.
В домике звучала музыка. Райнер принес аккордеон. Мы пели народные песни, песни о любви и песни о родине, а за окнами сгущалась тьма и шел снег.
Райнер заиграл вальс, и кто-то пригласил меня на танец. Это казалось совершенно естественным, однако напомнило мне о том, на каком положении я нахожусь. Меня обхаживали, осыпали похвалами, угощали тортом и близко не подпускали к самолетам с самого момента моего приезда – и я начинала задыхаться. Я не взбунтовалась только потому, что видела, в каких ужасных условиях живут эти люди, и понимала, что мое присутствие поднимает им настроение.
Но мне ничего не стоило немного потанцевать; они явно заслуживали большего. Поэтому я кружилась по комнате в объятиях то одного, то другого, то третьего чисто выбритого летчика, каждый из которых хотел показать мне фотографию своей девушки, и даже не помышляла сказать, что им следовало бы приберечь торт и гирлянды для лучшего случая.
Меня пригласил мужчина в серой форме, и я обнаружила, что танцую с Мейснером.
– Боюсь, я пришелся не к месту в вашей компании за столом, – сказал он. – Извините, если поставил вас в неловкое положение.
– Вовсе нет, – сказала я.
– Они ведут себя вполне понятно, – сказал он. – Но по-детски.
Негодование поднялось в моей душе. Между мной и этими мальчишками установилась некая связь. Они вызывали у меня уважение, они были небезразличны мне.
– Не думаю, что вы вправе так говорить о них, – сказала я. – Они выполняют мужскую работу.
– Да, – согласился он. – Но части СС выполняют более трудную работу.
Я взглянула ему в лицо. Оно хранило спокойное и самонадеянное выражение. Я почувствовала острое желание поколебать это сознание превосходства – по крайней мере заставить Мейснера его объяснить.
– Трудная работа – это духовная оборона Германии?
Он не распознал цитаты. Не услышал иронии в моем голосе. Возможно, я выразила свои чувства не так ясно, как намеревалась.
Он посмотрел мне в глаза и сказал:
– Совершенно верно. Вы очень точно сформулировали.
– Но вы верите в дело, которое делаете? – запинаясь, спросила я.
– Конечно, – рассмеялся он.
– Тогда чем же ваша работа труднее той, которую выполняют эти люди?
Я задала вопрос из чистой враждебности, не думая. Лишь через несколько секунд, в течение которых он молчал, я поняла истинный смысл своего вопроса.
Мейснеру просто не пришло в голову, что я могу быть настолько тупой. Он решил, что я имею в виду совершенно другое.
– Извините меня, – задумчиво проговорил он. – Я едва не забыл, с кем я разговариваю. Да, вы все можете понять. Вы достаточно мужественны.
Мы вальсировали под яркими лампами и гирляндами. По коже у меня бегали мурашки. В горле стоял ком, который я не могла ни выплюнуть, ни проглотить. У меня было еще одно, ощущение: будто я села в поезд, с которого не могу сойти, который не остановится, покуда не довезет меня до конца разговора.
– Разве здесь дело в мужестве? – спросила я. Мне пришлось задать этот вопрос, он являлся частью неизбежного разговора.
– Конечно, – сказал Мейснер. – Мы вершим путь в одиночестве. Хотя нам оказывают практическое содействие, вся моральная ответственность ложится на нас. – Он пожал плечами. – Но даже такую минимальную помощь нам оказывают неохотно. Они сотрудничают с нами в отдельных операциях, как вам известно, и все же стараются от нас отмежеваться. Я не уважаю таких людей.
– А что, некоторые командиры отказываются сотрудничать с вами?
– Ну, они не могут отказаться, но некоторые хотели бы. Генерал фон Грейм, например… ах, мне следует следить за своими словами. Именно он пригласил вас сюда.
– Да. И уделяет мне много внимания.