Чтобы решиться на это, понадобилось пять-шесть секунд. И еще мне показалось, что я слышу крики о помощи. Миша Травкин был родом из-под Пензы, почти земляк, и сейчас эта железная паскуда убивала его. Танк лупил сразу из двух пулеметов и не давал много времени, чтобы хорошо прицелиться. И все же я швырнул РПГ изо всех сил, даже привстав на носок.
Башня с массивным командирским люком и пулеметом справа от пушки крутанулась в мою сторону мгновенно. Ствол пулемета (у них ленты по 250 патронов) сверкал непрерывными вспышками. Я успел брякнуться на дно окопа, следом полетел сметенный густой трассой бруствер.
Не знаю, кто командовал этим Т-38. Наверное, какой-нибудь ушлый фельдфебель, хорошо повоевавший. Моя граната, не долетев метров трех, все же встряхнула танк. Он сумел бы достать меня из своего орудия, но короткоствольная полковая пушка калибра 76 миллиметров, которая подожгла первый танк, показалась немцу более серьезной опасностью, чем загнанный в окоп долговязый русский сержант.
Он вложил в нее два снаряда. Пушку встряхнуло, раскидало расчет. Но калибр танкового орудия был слишком мал (снаряд весил всего 650 граммов). Чтобы вывести из строя полковую «трехдюймовку», требовалось прямое попадание.
Немецкий механик-водитель, забыв про все, яростно крутил машину, смешивая с землей окоп сержанта Травкина и его помощника. Торчало согнутое пополам потивотанковое ружье. Немец слишком увлекся, желая раздавить, намотать на гусеницы тела русских.
На какое-то время танк стал неподвижной мишенью и вполне мог поймать снаряд из поврежденной, но еще способной вести огонь «полковушки». А тут еще сержант (то бишь я), который мог бросить следующую гранату.
Это понял командир танка и заставил механика оставить в покое уже раздавленный окоп. Машина тяжело выползла из месива размочаленной земли и снежной каши. Ненависть немецких танкистов невольно передалась мне. Я отыскал еще одну гранату и, очистив ее от грязи, приготовился бросить, не задумываясь, долетит она до цели или нет.
В этот момент чертов Т-38 все же всадил фугасный снаряд точно в щит нашей пушки. Ее подбросило, разорвало, как картонку щит, раскидало остатки расчета.
Я швырнул гранату, но экипаж Т-38 не дал мне даже размахнуться. Башня мгновенно развернулась в мою сторону, а пулемет обрушил плотным пучком пуль остатки бруствера.
Из окопа неподалеку вел огонь станковый пулемет, отсекая пехоту. Танк разбил его двумя выстрелами из пушки. Я чувствовал всем телом, что сейчас немец движется к нашему окопу. Тщетно шарил в рыхлой земле пополам со снегом, пытаясь отыскать еще одну гранату. Гриша Тищенко смотрел на меня полуобморочными глазами и ничего не соображал. Но Т-38 почему-то обошел нас стороной.
Возможно, фельдфебель приказал механику: «Не приближайся к этой норе, а то словим гранату или бутылку с «молотовским коктейлем». Пехота их добьет».
Но, оглянувшись вокруг, танкисты увидели, что дела обстоят не так удачно, как они рассчитывали. На левом фланге атаку отбили.
Там дымил более мощный танк Т-3 с поврежденным двигателем и пробоиной в башне. Его буксировал подальше от русских позиций другой Т-3, а бронетранспортер «Ганомаг» пятился, огрызаясь огнем двух своих пулеметов. Подбитый танк обстреливало целое отделение бронебойщиков. Несколько зажигательных пуль угодило в двигатель, который вскоре вспыхнул. Горевший танк срочно отцепили и оставили неподалеку от наших позиций.
Тем не менее Т-38 на участке второго батальона продолжал наступать и приблизился к линии ротных окопов. Из них выскакивали бойцы, бежали к редкой березовой роще. Пулеметы свалили несколько человек, но с правого фланга ударили две «сорокапятки».
Стреляли они издалека, однако снаряды летели довольно точно. Один взрыхлил снег возле гусениц и ушел рикошетом в трех шагах от танка. Другой прошел совсем рядом.
Командир танка дал приказ прекратить атаку. Если отступает командир взвода на своем Т-3 с более толстой броней, то легкому Т-38 здесь тоже делать нечего. Двигаясь довольно быстро задним ходом, чешский танк продолжал обстреливать окопы, прикрывая отступающий пехотный взвод. По пути он хотел всадить снаряд в окоп, откуда в него бросали гранаты, но подстегивал огонь «сорокапяток».
Я растолкал Тищенко и стал перезаряжать ружье. Патроны были облеплены землей. Пока протерли несколько штук, Т-38 развернулся и успел уйти метров на двести пятьдесят. Я выстрелил вслед дважды, кажется, промахнулся. Машина отступала быстро, делая зигзаги, да и сказывалось напряжение.
Стал целиться снова, но из низины вынырнули трое немцев в длинных теплых шинелях. Почему они задержались – непонятно. Расстояние до них было метров восемьдесят. Я, не раздумывая, пальнул в ближайшего, стрелявшего на ходу из автомата. Немец упал, но тут же вскочил. Гриша Тищенко совал мне новый патрон:
– Уйдет, бля… Бей гада!
Забыв про танк, впрочем, он ушел уже далеко, я выпустил по фрицам еще две пули. Но они бежали так быстро, что я не успевал ловить их в прицел. Да и бестолковое это занятие, палить из противотанкового ружья по убегавшим немцам. Наверное, я и Гришка не пришли в себя после рева моторов, пулеметных очередей в упор. Зато опомнилась шестая рота, за которой было закреплено наше отделение. Поднялась стрельба, заработали сразу три пулемета, хотя фрицы уже скрылись.
Неподалеку горел танк, растапливая вокруг себя снег. Что-то шипело, пахло горелым мясом.
– Снаряды, кажись, шипят, – вглядываясь в огонь, опасливо предположил Гриша Тищенко.
– Они уже взорвались, – ответил я. – Это немецкий танкист поджаривается. Идем наших откапывать.
Когда вылез из окопа, увидел среди редких кустов краснотала убитого немца в длинной шинели. Может, я в него угодил? Хотелось глянуть, но к нему за трофеями уже бежали бойцы из шестой роты. А нам надо было срочно откапывать товарищей, которых так ожесточенно давил немецкий танк.
На тело командира отделения Михаила Травкина было жутко смотреть. Облепленного мокрой землей и снегом, сержанта измяло и раздавило, голова ушла в плечи. Когда сняли сплющенную каску и шапку, то ушанку я сразу надел на место. Треснул, вскрылся череп. Шапка хоть как-то прикрывала месиво спутанных волос, крови и еще чего-то серого.
Второй номер расчета уцелел, но был словно не в себе. Его трясло, из носа тянулась черная застывшая струйка. Помогать нам не пытался, а молча лез из окопа, барахтаясь в месиве земли и снега, пропитанном кровью.
Мы помогли ему вылезти и усадили в запасной окоп. Там хоть не так задувал ветер, который мы ощутили только сейчас. Тело сержанта отнесли подальше. Я достал из кармана документы, письма, складной нож и кисет с махоркой. Кисет был мокрый, я отбросил его.
– Пригодится, – тут же подобрал махорку Тищенко. – Чего разбрасываешься? Без курева сидим.
Подошли, глянули на вражеский танк. Сейчас он не казался страшным. Осел, башню сковырнуло на край опорной плиты. Один танкист догорал, и уже не шипел, превратившись в обугленное подобие человеческого тела.