Две роты на правом берегу оттеснили огневые точки. Каким бы сильным ни был огонь, но стреляли издалека, и работа продолжалась.
– А чего Рекункову роту не угробить? – зло матерился хвативший водки старший лейтенант Ступак. – Орден Красного Знамени получил. Продвинется вперед, еще один повесят. Или кто погибших считать будет? Главное – активность, вперед! Еще одну водную преграду одолели. Наплевать, какой ценой. Ты глянь, Андрюха, вода красная течет.
За последнее время мы с ротным не сказать что сдружились, но стали ближе. Не буду преувеличивать, но на кого ему было надеяться? На политрука, который под любым предлогом в штаб полка убегал? На двоих младших лейтенантов, мальчишек лет девятнадцати, которые пороху еще не нюхали?
Вот и получалось, что чаще всего старший лейтенант решал разные вопросы с Филиппом Черниковым, который исполнял обязанности командира взвода, и с несколькими опытными сержантами, в число которых попал и я.
В те же дни узнал я непростую военную биографию ротного. Призвали в армию из крохотной деревушки, затерянной в заволжских степях. Отслужив два года, закончил заочно седьмой класс, необходимый для поступления в училище.
Два года учился в Саратове, затем направили на Дальний Восток. Здесь женился, родился ребенок, вроде все складывалось неплохо. В тридцать девятом перевели с повышением под Брест. Дали просторную комнату в служебной квартире. Жена радовалась: наконец зажили по-человечески. К тому времени подрастали сын и дочь. В магазинах есть что купить, Юрий командовал ротой, у начальства был на неплохом счету.
– Двадцать второго июня заступил по части дежурить, – рассказывал мне Юрий Ефремович Ступак. – Жена проводила, поцеловала, до завтра, мол! С тех пор ни о жене, ни о детях ничего не знаю.
Первый свой бой старший лейтенант Ступак принял прямо у ворот своей части. На второй день попал в плен. Пользуясь неразберихой, бежал. Шел на восток. И на восток отступала наша армия. Догонял своих целых полтора месяца.
За это время чего только не нагляделся. Колонны разбитой и совершенно новой техники по обочинам дорог. Почему бросили – непонятно. В других местах красноармейцы сражались до последнего. Дымились подбитые немецкие танки, а неподалеку – вмятые в землю пушки и тела наших артиллеристов.
Вместе с группой бойцов и командиров перебирались через железнодорожные насыпи, где из огромных воронок торчали скрученные, порванные рельсы, расщепленные шпалы. Из обгоревших разбитых вагонов тянуло запахом гниющей человеческой плоти. Во множестве лежали бойцы, почти все разутые, без шинелей и гимнастерок.
Попадались эвакуированные. Каждый раз Юрий смотрел на них с замиранием сердца: вдруг увидит тела жены и детей. Погибших собирали и сносили в яму крестьяне. Рассказывали:
– Немцы приказали. Засыпать землей, сосчитать и воткнуть дощечку, сколько людей закопали.
– Памятник, что ли?
– Хрен, а не памятник. Чтобы видели, сколько наших побили.
– Ой, много, – качали головами белорусские крестьяне. – Сердце сжимается на все глядеть. Вон в той воронке сто семьдесят человек зарыли. В эту не меньше уложим. И военные, и гражданские, бабы с детишками.
Крестьяне делились харчами, взятыми из дома. Показывали, где валяются не подобранные немцами винтовки и патроны.
– Воевать-то с германцами будете? А то, говорят, Красная Армия разбита.
– Воюем, – невесело усмехались окруженцы.
За эти полтора месяца в окружении старший лейтенант Юрий Ступак прошел школу, с которой военное училище нельзя было и сравнить.
Старались идти ночами, но летние ночи были короткие. В темноте то забредали в болото, то, спотыкаясь среди лишайника и камней, люди ломали ноги. Приходилось шагать и днем, что было опасно. Массы людей выходили из окружения, и второй эшелон немецких войск (полицейские батальоны) стремился преградить им путь.
Большие потери несли возле дорог. Германская техника и обозы двигались непрерывным потоком. Приходилось ждать часами. Однажды, дождавшись, когда пройдет колонна грузовиков, бросились через дорогу. Внезапно из темноты вынырнул легкий вездеход, вспыхнули фары, и заработал пулемет.
Красноармейцы падали один за другим. Разноцветные трассы легко настигали мечущихся по полю хорошо освещенных людей. Юрий Ступак вспоминал, как чувство страха и незащищенности охватило его. Он жалел себя, своих бойцов, которых знал по именам.
Вездеход, перевалив через кювет, тоже выскочил на поле, где собирался продолжить охоту. Чем бы все закончилось, непонятно, но старший лейтенант увидел бойца с ручным пулеметом. Выхватил «дегтярева» и закричал:
– Ложись! Огонь по фашистам!
Вряд ли его команда подействовала. Зато остановили бегство очереди «дегтярева», которые Ступак умело всаживал во вражескую машину. Звякнула, разлетелась фара, кто-то вскрикнул, замолк пулемет. Выпустив диск, Юрий пытался отыскать запасной, но дисков больше не было.
По вездеходу уже стреляли из винтовок. Ступак выпустил обойму своего ТТ. Дымя пробитым мотором, вездеход уползал к дороге. Преследовать его старший лейтенант запретил, приближались фары другой колонны.
Но этот эпизод сразу выделил Юрия Ступака. И сам он почувствовал уверенность, к которой прибавлялась ненависть к врагу, боль за семью и детей.
В другой раз, на рассвете, его разбудил часовой:
– Там немцы на перекрестке. Три человека, пулемет и мотоцикл.
– Далеко?
– Метров двести.
– Ладно, сейчас разберемся.
С собой взял помощника командира взвода, крепкого надежного сержанта. У того был «дегтярев», сам ротный захватил самозарядку СВТ, которой владел, как и любым оружием, умело.
Пошли вдвоем, приказав остальным ждать и не двигаться с места.
– Их же трое, – прошептал политрук роты, уже доставший наган. – Возьми еще людей.
– Тебя, что ли? Спрячь наган, а то пальцы трясутся, пальнешь ненароком. Трое – четверо, какая разница! – еще больше раздражался старший лейтенант, проверяя магазин самозарядки. – Как уничтожим их, я дам сигнал.
И перебил вместе с сержантом полевой пост немецкой жандармерии. Ступак уложил выстрелом фельдфебеля с бляхой на груди, а двоих других прикончил из «дегтярева» сержант.
Достались неплохие трофеи: пулемет МГ-34, два автомата, гранаты и запас консервов. Бойцы, у кого разваливалась обувь, стаскивали с убитых добротные подкованные сапоги.
Много чего видели, пока одолели путь до линии фронта. Запомнилась огромная колонна пленных, шаркающая по дороге в сопровождении нескольких конвоиров.
– Чего же они не бегут, – скрипел зубами старший лейтенант. – Их же сотен пять, а конвоиров два десятка.
Но колонна молча плелась мимо. Шли опустившиеся, небритые люди в расстегнутых шинелях, без поясов. Красноармейцы в ботинках, но иногда виднелись командирские сапоги.