– Это хорошо, что вы чувство юмора не потеряли. Вывод такой: не открывайте пальбу за полкилометра, да и триста метров – это уже далековато. Рассчитывайте, что перед вами броня не тоньше сорока миллиметров. Эффективнее всего подпускать танки на сто метров, это уже гарантия успешного выстрела.
– Мы его за сто, а он нас за полкилометра, – заметил один из бронебойщиков.
– Маскировка, надежные окопы. И прекратите, наконец, бояться бутылок с горючей смесью. Если у человека нервы в порядке, голову от страха не потерял, то бутылка с горючей смесью подожжет любой немецкий танк.
Не очень приятной новостью для нас стало то, что резко увеличился выпуск тяжелых танков Т-4, хотя по официальной квалификации они считались средними. В танковых войсках вермахта они занимают ведущее место, опережая по количеству средние Т-3, которых в сорок первом году было больше, чем других машин.
Узнали мы и о массовом производстве самоходных или штурмовых орудий (штурмгешютце), которые чаще именовали «штуга».
– Эти «штуги» стали неприятным сюрпризом и для «тридцатьчетверок», – разворачивая плакат, говорил майор.
Мы разглядывали странную гусеничную машину: приземистую, широкую, с низкой рубкой вместо башни и торчавшей короткой пушкой.
– На паука похожа, – сказал я.
– Но опасные, как гадюки, – продолжил майор. – Высота чуть больше двух метров, орудие 75-миллиметровое. Хорошо маскируются, подстерегают цель и бьют из засады. Броня у них пока миллиметров тридцать, но она постоянно наращивается. Ну что, не испугал я вас последними новостями?
– Нет, – вразнобой прозвучал ответ. – Били мы и танки ихние, и со «штугами» справимся.
Прозвучало не очень искренне. Дорого обходились нам подбитые танки, а новости, что они еще больше усиливаются, не внушали оптимизма. Впрочем, новостью это не было, мы уже знали об усилении брони на практике.
– Бить по гусеницам, смотровым щелям, – рубил широкой ладонью майор с пятном от ранения на шее. – Борт у большинства машин остается не слишком защищенным, не забывайте места, где расположены бензобаки. Точное попадание раскалывает колесо, заклинивает башню. Я уже не говорю про бензобак. Попасть в него трудно, но в случае удачи можно поджечь танк одной меткой пулей. Да и артиллерии у нас больше стало. Воевать с танками вам не в одиночку, а вместе с «сорокапятками» и полковыми «трехдюймовками».
Откровенное выступление майора нам понравилось. Его долго не отпускали, задавали разные вопросы, на которые он обстоятельно отвечал.
По-прежнему много времени уделялось политзанятиям. Для этого нас отводили поглубже в лес. Метрах в пятистах от переднего края, на поляне, среди густых тополей была оборудована специальная площадка. Там имелись скамейки, стол, даже глубокие защитные щели. Политработники свою жизнь ценили.
Нам читали газеты или пересказывали последние новости Информбюро. Любил выступать комиссар батальона. Казенные слова о мужестве и героизме, которые он без устали повторял, нам смертельно надоели. Некоторые засыпали.
Мы не принимали комиссара батальона всерьез. По нашему разумению, он должен был находиться на КП батальона вместе с капитаном Ступаком, но не околачиваться в штабе полка за два с лишним километра от переднего края. Даже появиться в окопах лишний раз боялся.
Насколько я знал, Ступак пытался заставить его находиться в батальоне. Но позвонили из штаба дивизии. Комбату разъяснили, что комиссар подчиняется политотделу и работает по особому плану. Лезть в его дела не следует.
Юрий Ефремович плюнул на это дело и от комиссара отстал. Тем более, у того имелось в руках мощное оружие: каждую неделю он подавал своему начальству политические донесения о боевом и моральном духе командиров и бойцов. А Ступак был далеко не безгрешным человеком. Любил выпить в компании с нашим командиром роты Зайцевым, старшиной Гречухой. Недавно завел подружку из числа связисток. Она дежурила на КП батальона и там же спала на широком топчане, жарила для гостей картошку. Звали ее Лена, была она девкой простой, не выделывалась. От нее мы иногда узнавали последние штабные новости.
Еще капитан Ступак был невоздержан на язык. Переживший многое на войне, не знавший ничего о судьбе своей семьи и детей, Юрий Ефремович был смелым и честным человеком.
Подвыпив, он мог ляпнуть лишнее. После непродуманного наступления и больших потерь во время переправы через Рачейку он в присутствии батальонного комиссара высказывал все, что думал о нашем высоком начальстве.
Комиссар мог бы доставить капитану немало неприятностей, расписав «упаднические» настроения и разложение в быту. Комбату наверняка бы припомнили и долгий выход из окружения, потерю вверенной роты и понижение в звании.
Но комиссар был осторожным человеком. Докладывать никуда не стал. Просто намекнул о возможных последствиях нетрезвой болтовни и окончательно переселился в штаб полка, к своим коллегам-политработникам. Кстати, о них говорили так: «Главное оружие – язык. Рот закрыл, считай, отвоевался».
Ступак выделялся среди других командиров батальонов своей независимостью и активностью. За это его недолюбливали многие бойцы из числа «старичков». Если первый и третий батальоны поглубже окапывались и старались не дразнить немцев стрельбой, то Юрий Ефремович Ступак считал день потерянным, если его батальон не предпринял каких-то боевых действий.
Нас разделяла от немецких позиций медленно подсыхающая обширная низина, а расстояние до фрицев составляло метров четыреста пятьдесят. В одном месте, там, где проходил овраг, нейтральная полоса сужалась почти вдвое.
Уже в первые дни Ступак организовал вылазку, и наши разведчики притащили «языка». Полковая разведка через короткое время решила взять контрольного «языка», но время упустили. Группа нарвалась на мины, была обстреляна из пулеметов и вернулась в половинном составе.
Капитан по давней привычке отобрал несколько метких стрелков (снайперских винтовок у нас не было), которые выстрелами из укрытий снимали то одного, то другого немца. Не оставил в стороне Юрий Ефремович и взвод ПТР.
Однажды дал мне задание уничтожить пулеметный дзот. Он был сооружен из толстых бревен, хорошо присыпан слоем земли и обложен кусками дерна. Единственным уязвимым местом была узкая амбразура с металлической заслонкой.
– Из наших ружей его не уничтожишь, – возразил я. – Поджечь мы его тоже не сможем.
– А ради какого хрена у меня в батальоне восемь противотанковых ружей? – вскинулся подвыпивший капитан. – Спать да старыми заслугами хвалиться? Выполнять!
Я посоветовался с Зайцевым. Тот согласился, что ничего с дзотом мы не сделаем. Тем более он предназначен для отражения возможной атаки, и пулемет внутри него молчит. Лишь иногда можно различить наблюдателя сквозь приоткрытую заслонку.
– Наблюдателя попробуем снять, – сказал Зайцев. – Может, комбат тогда отстанет.
На следующее утро я подкараулил, когда откроется заслонка. Щель была шириной сантиметров двадцать, но я рассчитывал, что даже если попаду в заслонку, то пробью ее.