– Гранаты! Где гранаты?
Я увидел расширенные глаза Зайцева. Он кричал, и ему, наверное, тоже было страшно. Гранаты сунул нам в руки Паша Скворцов. Я действовал, как механизм, глядя на командира роты. Наверное, только он понимал всю опасность нашего положения.
Судя по треску пулеметных очередей и реву моторов, танк был уже близко. Паша сдернул вниз ружье. Обрывки моего опыта говорили, что даже самые точные попадания из ружья не остановят несущийся танк.
– Бросаем! – громким, срывающимся голосом, командовал Тимофей Макарович Зайцев. – Быстрее!
Он высунулся и метнул тяжелую противотанковую гранату. Оказывается, я уже отогнул усики и выдернул кольцо. Поднялся и швырнул «ворошиловские килограммы» в Т-3, который был уже совсем рядом.
Ручные противотанковые гранаты взрываются от удара, даже легкого толчка. Граната Зайцева рванула раньше, сбив меня с ног ударной волной. Словно врезали по лицу тяжелым мешком с зерном. Наверху ахнул еще один взрыв – сработала моя граната.
В ушах звенело, а губы почему-то щекотало. Я потер их ладонью и увидел кровь. Она текла из носа по подбородку, шее. Тем временем Зайцев бросил еще одну гранату. Рвануло едва не над головой.
Я высунулся наружу. Т-3 застыл метрах в пяти перед траншеей. Сорвало и скрутило левую гусеницу, раскололо колесо, вмяло нижнюю часть лобовой брони. Башенный пулемет отстучал очередь и замолчал. Мы находились в мертвой зоне, пушка и пулеметы Т-3 достать нас не могли.
Возникла минутная пауза, а затем обе стороны начали активно действовать. Из бокового башенного люка высунулся танкист и открыл огонь из автомата. Из другого люка вылетели две или три гранаты М-39, похожие на гусиное яйцо.
Они весили всего двести граммов, но, взорвавшись в траншее, могли натворить дел. Мы шарахнулись в разные стороны, но внизу взорвалась лишь одна граната, а я вспомнил про автомат, висевший за спиной.
Вслед за мной открыл огонь из своего «томпсона» Паша Скворцов. Убитого или тяжелораненого танкиста втянули в люк, гранаты тоже больше не бросали. Зато длинными очередями ударил пулемет, рассеивая пули в метре над бруствером.
Меня дернул за рукав Зайцев и показал на другой танк, кативший в нашу сторону.
– Бутылки с КС сохранились? Надо кончать с ним.
Мы бросили сразу три бутылки с горючей смесью, подхватили ружья, патроны и побежали в другой конец траншеи. Бондарь добивал из пулемета выскакивающих наружу танкистов, кого-то достал, двое убежали.
Расстреляв диск, уже догонял нас, когда позади рванул горевший факелом Т-3. Снарядами и горючим он был загружен под завязку. Клубящееся пламя захлестнуло траншею, мертвые тела Егора Гнатенко и его помощника.
Тесной кучкой, выставив стволы ПТР, открыли огонь по приближавшемуся танку. Это был тоже Т-3. Мы в него попали, возможно, пробили броню. Но, развернувшись к нам лобовой частью, экипаж обрушил очереди сразу обоих пулеметов, затем выстрелил из пушки.
Первый снаряд прошел слишком высоко. Зато второй рванул перед бруствером, обвалив груду земли. Будь калибр покрупнее, нам пришлось бы туго. Шарахнул очередной взрыв, и мы поняли, что, если не уберемся, пушка нас достанет. Переглянулись. Вылезать наверх означало угодить под пулеметный огонь, позади горел Т-3 и бензин, стекавший в траншею.
– Будем вести огонь, – заявил Зайцев. – Теперь уже кто кого.
Вся небольшая группа понимала: какой-то по счету снаряд окончательно развалит нашу траншею и прикончит всех. Мягкая весенняя земля была не слишком надежной защитой.
Я прицелился и дважды нажал на спуск. Кажется, попал… Приготовился стрелять еще, ожидая каждую секунду взрыва снаряда, свист которого мы не услышим, – он летит в два раза быстрее скорости звука.
Но в кутерьме боя рвавшийся вперед Т-3 неосторожно подставился под прицел одной из трофейных пушек, захваченных нами в предыдущем бою. Бронебойный немецкий снаряд, начиненный порцией взрывчатки, пробил боковую часть башни и взорвался внутри.
Как в замедленном фильме, вспучился двойной люк. Обе бронированные половинки, кувыркаясь, вылетели вместе с языками пламени. Через несколько секунд сдетонировал боезапас в задней части башни. Ее разорвало по сварочным швам, разбросав в стороны обломки кресел, сплющенные гильзы, куски человеческих тел.
Несмотря на отчаянное сопротивление (от танков не убежишь!), бронированный клин разрезал полк на несколько частей. Роты и отдельные группы отбивались бутылками с горючей смесью, обычными гранатами, связывая их по три-четыре штуки. Бронебойщики стреляли в упор. «Тридцатьчетверки», присоединившиеся к нам, выпускали фугасные снаряды, целясь в борт и гусеницы немецких «панцеров».
Горело и было подбито не менее десятка немецких танков и штурмовых орудий. Но и от полка осталось немного.
Экипажи танков мстили за сгоревших камрадов. Перемалывали людей в траншеях, смешивая с землей. Пулеметы догоняли бегущих, а затем убитых и раненых давили гусеницами.
Бой закончился с наступлением темноты. Уцелевшая часть полка отошла под сильным артиллерийским огнем. Немцы запускали осветительные ракеты, в том числе «долгоиграющие люстры» на парашютах, выпущенные из минометов.
Преследовать нас не стали: фрицы тоже понесли значительные потери. Но пока мы шли по открытому месту, продолжали обстрел минометы, легкие пушки, гаубицы.
Был тяжело ранен осколком командир полка Рекунков. Его и еще десятка два тяжелораненых везли на нескольких уцелевших повозках. Ночью остановились в лесу.
После боя и долгого перехода люди валились с ног и мгновенно засыпали. Я пытался найти Симу, но где находилась санитарная рота, никто не знал. В конце концов я тоже опустился на траву и заснул. Сомневаюсь, что выставлялись какие-то посты, а если их и назначали, то, скорее всего, часовые тоже спали, не выдерживая усталости.
Гнетущее чувство опасности заставило подняться многих на рассвете. Командиры собирали свои подразделения. От полка осталось всего человек триста.
Получилось так, что Зайцев и все уцелевшие бронебойщики присоединились ко второму батальону, который насчитывал не больше ста человек. Из трех командиров рот я увидел только Анатолия Евсеева. Из штаба вернулся комбат Ступак и сообщил, что умер подполковник Рекунков. Он сильно мучился от боли, порой теряя сознание. Осколок гаубичного снаряда величиной с детскую ладонь вошел ему в бедро.
Врача среди нас не было, а санинструктор сказал, что если даже осколок вытащить, то подполковник истечет кровью. Нога опухла, как колода, началось воспаление. Понимая безнадежность своего положения, Рекунков отдал последние распоряжения, попросил оставить его одного и застрелился.
Мы ожидали, что обязанности командира полка возьмет на себя комиссар (начальник штаба был убит еще вечером), но дальнейшие действия комиссара были непонятны и пахли малодушием. Он даже не стал выяснять, сколько людей уцелело, или планировать, что делать дальше.