— Товарищ комиссар, раздаю на завтрак последние запасы, которые у меня еще были. Обедать нам уже не придется. Есть только сырое мясо от коровы, которую мы забили вчера, а хлеба и сухарей уже нет.
— Я знаю, Володя, придется есть сырое мясо. А соль у тебя есть?
— Нет, товарищ комиссар, и соль уже кончилась.
— Вот это совсем плохо, если нет соли. Ну, что же, придется есть без соли. А неприкосновенный запас в своих мешках ни в коем случае не трогать, так и передай всем партизанам. Неизвестно, сколько еще времени нам придется находиться в этой блокаде.
— Есть, товарищ комиссар, беречь неприкосновенный запас.
Часов в десять утра, когда все партизанские отряды и обозы ушли дальше на запад и шли только беженцы из местных деревень вслед за ними, мы подняли свой отряд и объяснили нашу боевую задачу.
— Товарищи партизаны, — сказал Агапоненко, — мы с комиссаром решили одним нашим отрядом прорваться через кольцо блокады. Поэтому мы сейчас пойдем назад, на сближение с немцами. Всем получить у командира хозвзвода запас патронов. Повозку оставим здесь, а лошадей заберем с собой. Противотанковые ружья приказываю бронебойщикам взять с собой. Неприкосновенный запас в вещевых мешках не трогать. Двигаться будем цепочкой. Впереди пойдут наши разведчики Короткевичи Егор и Алексей, а мы с комиссаром пойдем за ними. Не отставать и не скапливаться. В случае неожиданного удара со стороны немцев не бежать, а, отстреливаясь, отходить, укрываясь за деревьями и в складках местности. Слушать мои команды.
И мы тронулись в обратный путь на восток. На большаке Лепель — Борисов немцев еще не было, мы спокойно перешли его и углубились в лес, который находился на восточной стороне большака. Командир шел рядом со мной и вел на поводке своего Джульбарса. Я просто удивлялся, для чего ему нужна была здесь эта собака. В такой ответственный момент она нас могла выдать немцам, если вдруг вздумает лаять в лесу. Пройдя метров триста по этому лесу, заросшему крапивой и высокой травой, мы с командиром подошли к краю леса. Остановив при этом жестом руки всех идущих за нами партизан и замаскировавшись за елками, мы выглянули из леса. В сотнях метров от опушки протекала довольно глубокая и широкая речка. В солнечных лучах было видно, как на противоположном берегу на лужайке лежали раздетые немецкие солдаты и загорали на солнце, а некоторые из них купались в этой речке. Немцев было очень много. Кругом лежали автоматы и пулеметы, а дальше из бинокля были видны окопы, в которых тоже сидели немцы.
Посмотрев на это зрелище и переглянувшись с командиром, мы друг друга поняли. Нашему небольшому отряду здесь не пройти, если даже мы и неожиданно атакуем этих немцев. Пока мы добежим по открытому месту до речки, а потом форсируем ее, то от нас не останется ни одного человека.
— Да, здесь нам не пройти, — шепотом сказал Агапоненко.
— Что же будем делать? — спросил я.
— Надо снова отойти за большак Лепель — Борисов и поискать другой проход, где, может быть, меньше немцев или где есть сильно заболоченная местность, — ответил Агапоненко.
— Тогда нужно отходить, пока немцы еще не перекрыли нам отход по большаку и не обнаружили нас здесь, — предложил я.
— Да, — согласился Агапоненко, — нужно уходить из этого леса, пока не поздно. Надо как следует разведать, а потом идти всем отрядом.
Твердо решив вернуться назад, мы приказали отряду идти по тому же пути, по которому шли сюда.
Когда мы перешли через большак и проверили наличие партизан во взводах, то оказалось, что одного молодого партизана из недавно прибывших не оказалось среди нас. Это нас с командиром очень сильно встревожило. Мы понимали, что если этот партизан ушел от нас к немцам, то дело совсем плохо. Он может сообщить им, что один из небольших отрядов партизан пытается перейти линию блокады.
Это насторожит их, и они встретят нас на линии блокады усиленным пулеметно-автоматным огнем.
Когда мы шли по лесу еще по восточной стороне большака, то я внимательно присматривался к расположению лесного массива. Мне, как человеку, выросшему в деревне, окруженной со всех сторон большими лесами и болотами, хорошо запомнились отдельные складки местности, где рос этот лес. На южной стороне этого лесного массива было несколько высоток, заросших невысокими соснами, а северная сторона имела несколько балок, идущих с запада на восток. Западная сторона по большаку представляла собой сосновый лес. Сосны в несколько десятков метров высоты величественно возвышались над остальным лесным массивом. Здесь рос строевой лес. Я подумал, что толстые стволы этих сосен позволили бы партизанам на случай боя укрываться за ними от автоматных очередей противника. Так я мысленно оценивал с точки зрения возможного боя этот лесной массив. И все, что я видел и запомнил в лесу, мне пригодилось несколько позже, примерно через неделю.
Мы медленно шли со своим отрядом, удрученные неудачной попыткой прорваться через линию блокады. В ельнике мы нашли спрятанную нами повозку, снова запрягли лошадь и, погрузив наши пожитки, двинулись догонять остальные отряды отступающей бригады. Примерно через час мы догнали их. Оказалось, что бригада дальше двигаться не стала, а расположилась вдоль лесной дороги, которая шла в сторону реки Березины. Справа и слева от нее находился сильно заболоченный лес. Командир отряда приказал всем расположиться под деревьями около небольшой лесной полянки, находящейся на левой стороне дороги. Справа от нас через дорогу расположились две повозки каких-то отступающих вместе с нами местных жителей. Там было много женщин и детей, одетых в белые рубашки и белые кофточки, которые были хорошо видны на фоне зеленого леса.
В соседнем отряде партизаны забили коня и поделились с нами кониной. Наш командир хозвзвода Егоров уже разжег костер и с нашими девушками хлопотал у костра. Вдруг неожиданно почти на бреющем полете налетела группа немецких пикирующих бомбардировщиков и, обнаружив среди леса женщин и детей в их белой одежде, начала бомбить нашу полянку.
Бомбы рвались, вздымая массу земли и с корнем вырывая деревья. Я залег между высоких кочек и ждал с большой тревогой, когда же наконец кончится этот налет. Наконец все стихло, самолеты, отбомбившись, улетели. Вскочив на ноги и отряхнувшись от засыпавшей меня земли, я увидел, что в расположении женщин и детей, где только что они находились, ничего не осталось — ни повозок, ни людей. Были видны только глубокие черные воронки от взорвавшихся бомб, которые уже наполнялись болотной водой. На ветках деревьев кое-где виднелись клочки одежды этих несчастных людей.
К счастью, у нас в отряде никто не пострадал, и мы отделались только испугом от этой неожиданной бомбардировки. Варившаяся в котле конина каким-то чудом уцелела, и наш командир хозвзвода, вылив из бачка воду, разделил конину партизанам. Несмотря на то что было уже часов пять дня, от нервного напряжения есть мне не хотелось, и я, получив свою долю конины, положил ее в полевую сумку.
Пришел связной от комиссара бригады Игнатовича, который передал приказ, чтобы командир и комиссар отряда прибыли на совещание к штабу бригады, который расположился недалеко от нас под густыми высокими елками. Когда собрались все командиры отрядов, кроме второго, который, оказывается, остался где-то на Буку, начальник штаба бригады Руколь объявил, какая сложилась сейчас военная обстановка в районе нашей дислокации, а затем сказал: