Вот и сейчас они как будто стоят у меня перед глазами, особенно Хасан и Борис. Оба небольшого роста, Хасан — тихий, скромный, с неброской внешностью, но с железной волей парень. «Он смел, но разумен, понапрасну не рискует. У него удивительная интуиция», — говорил о нем командир. А Борис — непоседа, балагур, с пронзительными карими глазами, но, как и Хасан, всегда стремящийся туда, где опасней. У них не было никакой специальной подготовки, но, как истинные патриоты нашей Родины, они приближали день Победы, как могли.
К сожалению, рация Кости была разбита, и я работала одна. Командир никуда меня не брал и ни с кем не отпускал, боясь потерять радистку, а значит — и связь с центром. Мне было очень обидно, но он был непреклонен. Однажды он сделал запрос о своей семье, оставшейся в Киеве. Скоро пришел ответ, что его жена и сын погибли в Бабьем Яру. Это послужило толчком к нашему сближению.
Добавлю немного о боевой операции под Богушевском. Борис, Хасан и Рудольф готовы были туда идти, но Гудков обещал дать проводника только через день. Ребята были недовольны, так как кругом тает, скоро вообще невозможно будет туда добраться, тем более что расстояние в два раза больше, чем до Толочина. А может быть, эта задержка и к лучшему: во-первых, потому что встретили группу с двумя радистами и грузом, где оказалась рация для Кости, а также много боеприпасов и продовольствия; во-вторых, вернулись Николай, Виктор и Алексей из соседних бригад. Можно усилить группу, отправляющуюся на задание. Так и сделали. За старшего снова пошел Хасан.
Ребят не было более двух недель. Но уже через день после взрыва разведка донесла, что вблизи станции Богушевская группа смельчаков, преодолев усиленную охрану, проволочное заграждение и ров, поверх льда заполненный водой, взорвала и сожгла железнодорожный состав: два паровоза, две цистерны с горючим, 18 вагонов с живой силой и техникой. Более двух суток гитлеровцы разбирали завалы. Довольные ребята принимали поздравления от встретившихся им партизан и сами поблагодарили их за помощь: они подорвали бронетранспортер, гнавшийся за нашими ребятами. Хасан искупался во рву, когда, подложив мину, скатился с насыпи, поэтому весь дрожал от холода. Рудольф предложил ему свое белье и офицерский мундир. Хасан никак не хотел брать его, но под натиском друзей согласился, зашел в кусты и переоделся. По-дружески подтрунивая над «фрицем», все пошли на базу бригады новых друзей. Там обсушились, отдохнули и отправились в обратный путь.
А мы с Костей в это время передавали «Хозяину» поступающие подробные сведения, необходимые штабу Западного фронта. Алексей отправил прибывшую группу и помог ей устроиться в одной из бригад в 30 км от нас. А наш командир, капитан Тишевецкий, с большим риском для жизни ходил на встречи с представителями частей РОА и до конца пребывания в тылу врага перетянул на сторону партизан более 400 солдат и офицеров.
По возвращении ребят был устроен праздничный обед, чтобы отметить успех под Богушевском и сообщение «Хозяина» о награждении участников Толочинской операции. Были приглашены Гудков с Леной и Агапоненко с Шурой. Все уже были в сборе, только Рудольф где-то пропал. Вскоре он появился с букетиком подснежников. «Хотель помагат празничний стол дэлат», — виновато сказал он. Первый тост за Хасана, Бориса, Рудольфа, Виктора и Николая, которые в очень сложных условиях сумели справиться с задачей. Второй — за троих из них, награжденных за Толочинскую операцию. А когда стихло оживление за столом, Георгий преподнес всем маленький «сюрприз», заявив, что мы с ним окончательно и бесповоротно решили пожениться. И пояснил: «Раньше я не знал, что с моей семьей, а теперь знаю, ее давно нет, поэтому имею право связать свою жизнь с любимой». Все были поражены, так как всегда считали нас мужем и женой. Позже Борис мне сказал, что все они меня немножко любили, да боялись — командир все-таки. Застолье не затянулось, так как Гудков улетал в Москву, а Агапоненко спешил на боевую операцию.
Это был один из последних спокойных дней жизни не только для нашей группы, а, пожалуй, и для всей партизанской зоны. О том, что было дальше, вы знаете. Нам не удалось вырваться из окружения. Мы попали в плен и бежали около Минска, когда нас везли на железнодорожных платформах. Это оказалось несложно, так как немцам было не до нас, надо было самим спасаться. Тогда мы не знали, что 3-м Белорусским фронтом проводилась операция «Багратион», и многое нам было непонятно. Мы оказались на окраине Минска, надо было как-то выйти из него, миновав окопы. В городе была паника, пьяные немцы бродили по улицам и стреляли. Как мы вышли оттуда, я и сама не знаю. Через какой-то овраг, минуя окопы, мы вышли в поле и, пройдя его, остановились на опушке леса, чтобы осмотреться и подкрепиться: ребята стащили на товарной станции по ящику шоколада и коньяка. Только мы устроились, как нас окружили конники и кричат: «Руки вверх!» Георгий встал, ответил им крепким матом, и очень скоро все успокоились. Мы рассказали им свою печальную историю, угостили коньяком и шоколадом и отправились в расположение их отряда.
Отойдя от Минска около 30 км, мы увидели зарево над ним. Затем услышали шум движущихся танков, вскоре увидели их и встретились с танкистами. Это были наши, калининские парни.
Так мы соединились с армией. Нам совершенно не было понятно, куда делись немцы, так как не было упорядоченного их отступления, сразу пришли наши танки. Потом нам объяснили, что немцы разбежались кто куда, поменявшись ролями с нашими партизанами.
Потом мы поехали в Смоленск, надеясь застать разведотдел, но его там уже не было. Тогда, оформив наш брак, мой муж через 208-й запасной полк демобилизовал меня по беременности и отправил к своим родителям в Киев, надеясь приехать в отпуск. Но так и не приехал. Я устроилась работать на радиостанцию Днепровского управления речного пароходства и скоро стала замечать постоянное наблюдение за мной, но не придала этому значения. Никаких известий от мужа не было. Я написала письмо полковнику Орлову и получила извещение, что Георгий пропал без вести, и записку Орлова, в которой он советовал мне устраивать свою жизнь, называя меня, как всегда, «деткой».
На работе я видела, как относились к тем, кто при немцах оставался в Киеве и работал на этой же радиостанции. И постепенно я стала понимать, почему мне не доверяют. Я ведь не скрывала, что 8 суток была в плену. Дежурила я на радиостанции сутки, а трое дома. Когда же я почувствовала за собой слежку и не на работе, мне стало так обидно, что захотелось поиздеваться над «хвостом», уйти от него. Так однажды я заехала на Куреневку (окраина Киева), а там был частный сектор, узкие улочки и переулки. Я свернула в один из них, шириной примерно 5 метров между заборами, а впереди навстречу дед гонит трех больших рогатых коров. Я испугалась, прижалась к забору и не знаю, что делать: и назад не хочу идти — там «хвост», и вперед — боюсь. А дед прогнал мимо меня коров и говорит: «Доченька, людей надо бояться». Я запомнила это на всю жизнь. Примерно через год слежка прекратилась: видимо, убедились, что я никакой угрозы не представляю. Но в душу наплевали.
Жизнь складывалась очень сложно: и с работой, и с семьей мужа. А летом 1945 г. умерла моя мама. Мне пришлось поехать с сыном в Калязин и забрать младшую сестру. Я работала, жили очень трудно. В конце 1947 г. мы решили уехать в Калязин. Но когда все было готово к отъезду, появились слухи, что Георгий сидит по статье 58а — измена Родине. Что я тогда пережила, трудно выразить словами. Во-первых, я не могла в это поверить, во-вторых, я оказалась в безвыходном положении: и в Калязин не могу поехать, и в Киеве не могу остаться, так как снова прописаться было невозможно.