Увидев мою окровавленную гимнастерку и брюки, на которых были следы запекшейся крови, она всплеснула руками и вскрикнула:
— Батюшки! Да вы же ранены! Как же это вы дошли до нашего хутора? Боже мой, да на вас же лица нет! Скорее садитесь на эту вот лавку, а я сейчас вам принесу молока. — И она быстро ушла в свою хату.
Через минуту она уже вышла из хаты, неся в руках кринку молока и большой ломоть белого пшеничного хлеба. Поставив передо мной кринку и положив хлеб, она сказала:
— Покушайте, пожалуйста. Вам это сейчас очень нужно для восстановления силы. Да снимите же с себя эту гимнастерку и свой вещевой мешок.
Я беспрекословно выполнил все ее требования и, сидя на лавке без гимнастерки, жадно прильнул к кринке с молоком. Только теперь я понял, как хочу пить и есть.
Не успел я еще закончить свой завтрак, как на улице послышался звук идущей автомашины. Повернувшись лицом в сторону улицы, я впервые увидел немецкую военную полулегковую, открытого типа автомашину, в которой сидели немецкие офицеры. Посмотрев в мою сторону и не проявив ко мне совершенно никакого интереса, немцы проехали мимо меня туда, откуда я пришел только вчера вечером. Это безразличие немцев ко мне как-то успокоило меня, и я решил, что, видно, я им не нужен.
Кровь из раны больше не шла, но нога очень сильно болела. Мне так хотелось лечь и протянуть больную ногу. Когда снова вошла хозяйка, я ее спросил:
— Скажите, пожалуйста, нет ли где у вас такого места, где бы я мог лечь, но так, чтобы никто не знал, что вы меня приютили у себя? У меня очень болит раненая нога, и сидеть я больше не могу, а идти дальше я уже совсем не в силах.
Я понимал, эта женщина хорошо знает, что немцы делают с теми, кто скрывает раненых солдат, и поэтому ожидал от нее отказа в моей просьбе. И действительно, на лице этой женщины я увидел большую озабоченность и тревогу, но затем, справившись со своей внутренней борьбой, хозяйка дома мне предложила:
— У нас в конце усадьбы в кустах выкопана глубокая щель, которую мы приготовили на случай бомбежки или обстрела из пушек или минометов. Там постлана свежая солома, и вы можете на ней отдыхать.
— Большое вам спасибо, — поблагодарил я хозяйку этого дома, а затем добавил: — Вы не бойтесь. Если меня там обнаружат немцы, то я им скажу, что забрался в эту щель сам, и вы обо мне ничего не знали.
Она провела меня в конец усадьбы и показала вырытую щель. Я опустился на солому, постланную на дне ее, подложил свой вещевой мешок под голову и лег. Боль в ноге постепенно стала утихать. С закрытыми глазами я про себя думал: «Что же мне теперь делать? В этой яме я не вылечусь. Мне нужна операция. Как же быть дальше?»
Во второй половине дня хозяйка принесла мне банку консервов, хлеба и старенькую, сильно поношенную одежду: черные хлопчатобумажные брюки и рубашку-косоворотку.
— Вы переоденьтесь, пожалуйста. А вашу одежду я заберу, — сказала она.
Я переоделся и отдал ей свои окровавленные брюки и гимнастерку. Взяв у меня одежду, хозяйка дома не сразу ушла от меня, а принялась мне рассказывать о себе. Как я понял из ее рассказа, она приехала к отцу в деревню на лето из города, где оставаться было уже опасно, так как немецкая армия подходила к нему, да и голодно было там, в том городе, где она жила. Но вот и сюда уже пришли немцы, и пришлось ей остаться жить здесь.
Потом она мне сообщила, что вчера жители хутора решили забрать из железнодорожного состава, оставленного нашими солдатами, все продукты питания, которые находились там, чтобы ничего не досталось немцам. А затем добавила:
— Вы кушайте, пожалуйста, эти консервы, они ваши, армейские.
— А где стоит этот состав? — спросил я.
— Да здесь, совсем рядом, около колхозного поля, где посажены арбузы.
Тогда я все понял. Это был состав с имуществом и продовольствием нашего батальона.
— Что же вы думаете сделать с ними? — спросил я.
— Постараемся все спрятать, может быть, часть закопаем в ямы.
Теперь мне совсем стало ясно, что несли утром жители этого хутора со стороны железной дороги, когда я подходил к нему.
Хозяйка от меня ушла, и я остался один со своими тяжелыми думами. Постепенно мысли перенеслись в мои детские годы. Я вспомнил, как учился у своего отца в сельской школе. Как однажды весной я чуть было не утонул, катаясь в полую воду на самодельном плоте. Вспомнил своих родителей. Передо мной снова возникла картина бушующей пьяной толпы односельчан тогда, в годы коллективизации. Мой отец, сельский учитель, был первым организатором колхоза в нашей деревне. Местным кулакам это очень не понравилось. Они распространяли самые нелепые слухи о будущем колхозе. Но когда это не помогло и в колхоз стали вступать все новые семьи крестьян нашей деревни, то они решили расправиться с ним и со всей нашей семьей.
Однажды, когда в деревне был престольный праздник «Ильин день», кулаки подпоили большую группу мужиков и подговорили их расправиться с нами. Вся наша семья жила на квартире, которая находилась во второй половине здания школы, стоявшей несколько в стороне от деревни. Мы, ничего не подозревая, всей семьей сидели на крылечке школы и о чем-то разговаривали. В это время из-за угла крайнего дома нашей деревни выкатилась большая толпа пьяных мужиков, сопровождаемая деревенскими мальчишками. Нам бросилось в глаза, что один из мужиков, сын кулака, нес на плече ружье, а остальные в руках держали дубинки. Пьяная толпа с криком и матерщиной все ближе подходила к нам.
Отец встал на крыльцо и, гордо подняв свою седую голову, молча стоял, ожидая эту толпу. Его лицо было необычно бледно. Мы все замерли от страха. Но наша мама была очень храбрая и решительная женщина. Она не растерялась и, увидев среди пьяных мужиков молодых, которые когда-то учились у отца, вышла вперед, навстречу толпе, и громко крикнула:
— Мужики! Вы же учились у Петра Прокофьевича! Что он вам сделал плохого? Опомнитесь, мужики! Вася! Иван! Одумайтесь!
Слова нашей мамы отрезвляюще подействовали на пьяную толпу. Некоторые из них виновато опустили глаза. Но сын кулака вскинул ружье и выстрелил в нашу собаку, которая свирепо рычала на эту толпу и рвалась с цепи. Выстрел ружья и предсмертный вой собаки совсем отрезвили мужиков. Один из них выхватил ружье у кулацкого сынка и долбанул прикладом ружья в затылок негодяя. Среди мужиков завязалась драка, и постепенно эта толпа разбежалась.
Мы очень жалели нашу собаку, но еще не понимали, какая грозила нам опасность. Постепенно мои мысли стали путаться, я задремал и заснул.
Проснулся внезапно от сильного рокота двигателей мотоциклов и автомашин, который доносился с улицы. Было уже совсем темно. В хуторе то там, то здесь мелькали огни электрических фонариков. Это приехали немцы, которые что-то искали в соседних домах и дворах. Слышались крики и плач женщин, визг свиней и кудахтанье кур. Я насторожился, прислушался ко всему происходящему там и уже был готов покинуть свое убежище и уйти в степь. Но наконец все немцы уехали, и в хуторе наступила тишина.