Нам на двоих дали деревянные носилки и заставили носить битый кирпич. Другие пленные в это время ломами и кирками разбивали обломки стен разрушенного здания. Они работали очень медленно, так как многие из них были сильно истощены голодом и еле держались на ногах. Я стал присматриваться к развалинам, думая над тем, нельзя ли где спрятаться глубоко в них. Мой напарник, с которым мы носили кирпич, заметил мое внимание к развалинам и догадался, что я задумал. Он меня предупредил:
— Думаешь спрятаться где-нибудь здесь, в развалинах, а потом убежать? Ничего из этого не выйдет. Немцы по окончании работы тщательно проверяют, все ли мы в строю. Был на днях такой случай: один из пленных убежал, так немцы в конце работы за этот побег расстреляли каждого десятого из числа оставшихся.
Вконец измученные тяжелой работой, мы медленно двигались в сторону лагеря. Двоих пленных наши товарищи вели под руки, так как самостоятельно от сильного истощения они не могли идти. Больше на работу в шахты я не пошел. Через несколько дней в наш лагерь приехало какое-то начальство. Всех нас построили, и офицер из числа приехавших через переводчика обратился к нам со следующими словами:
— Нам нужны для работы на разных заводах всевозможные высококвалифицированные рабочие: токари, слесари, жестянщики, плотники и другие рабочие. Условия работы будут сходные, питание улучшенное. Работать будете на территории России. Будет выдана спецодежда и обувь. Кто желает поехать, десять шагов вперед.
Из нашего строя набралось человек 70 добровольцев. Подумав, я тоже решился. А мой друг Федор пойти со мной отказался и остался в лагере.
Нашу группу загнали в другую зону лагеря, которая была отделена колючей проволокой от общей зоны. Выдали нам на двоих по целой буханке хлеба и приказали ждать дальнейшего распоряжения. В этой группе пленных мне приглянулся один молодой парень, одетый во все гражданское. На нем был надет добротный черный костюм, а на ногах солдатские ботинки. По всей видимости, этот парень еще не служил в армии. Я подошел к нему и спросил: «А ты как попал в число пленных?» «Я-то? — переспросил он. — Да я совсем не пленный. Сам я из Курской области, был трактористом. А когда к нам подходили немцы, то всех трактористов мобилизовали на трудовой фронт и вместе с нашими тракторами отправили работать на Кубань. А вот уж на Кубани, прямо в поле, во время работы немцы и забрали нас. Меня заставили работать на кухне. Там я носил им воду, колол дрова, чистил картошку. А потом я сбежал от них. Вот нужда была мне работать на них. А здесь, под городом Шахты, когда я шел к себе, в Курскую область, меня немцы снова забрали и посадили в этот лагерь».
Мы подружили с этим парнем, которого звали Сорокиным Афанасием, и стали держаться вместе. На другой день, часов в 11, в лагерь прибыли три большие грузовые автомашины. Нас построили, а затем по 25 человек посадили в каждую машину. Было приказано сидеть на полу и не подниматься. У заднего борта сели по два немецких автоматчика, которые тщательно следили за нами.
Выехав из города, я обнаружил, что мы движемся на север, так как все время через открытую часть заднего борта машины светило солнце. «Мне это по пути», — подумал я, так как должен был идти на север, в сторону Москвы, где больше всего партизан.
Проехав километров 75, мы увидели большой железнодорожный узел. Это была узловая станция Лихая. Затем наши автомашины свернули влево и подъехали к небольшому шахтерскому поселку. Здесь нам было приказано сойти с автомашин. Когда мы слезли с автомашин и были построены, то со всех сторон нас окружили местные жители поселка. В основном это были женщины и дети. Они наперебой стали нам кричать:
— Скажите ваши фамилии!
Я не понимал, для чего это нужно, но на всякий случай крикнул:
— Я Ильин!
Немецкие конвоиры отталкивали женщин, которые пытались передать нам что-нибудь съестное. Сопровождаемые шумной толпой этих женщин, мы пришли к зданию клуба. Окна его были забиты досками. Нас загнали туда и не выпускали, даже тех, кто просился оправиться.
Дело уже приближалось к вечеру, в клубе стало совсем темно. Мой друг, Афанасий, предложил расположиться на ночлег на сцене. Только мы успели там устроиться, как вдруг охранник, стоящий в дверях, громко крикнул в зал:
— Кришгефанген Ильин! Пошель шнелль до матки!
Я сначала не понял, что хочет от меня немецкий солдат, а потом сообразил, что меня вызывает на выход какая-то женщина. Тогда я подбежал к выходу и подошел к зовущему меня солдату. Увидев меня, немец спросил:
— Ду бист Ильин? Дайне матка пришель.
В открытую дверь я увидел какую-то женщину средних лет, которая, увидев меня, поспешно сунула мне узелок и, утирая слезы, сказала:
— Поешь, сынок. Какие вы все худые! Уж не обессудьте нас, что могли, то и собрали для вас.
— Огромное вам спасибо! Вы так помогли нам. Большое вам спасибо…
А в это время в дверях толпились другие женщины, тоже с узелками, и просили этого солдата отдать их «сыновьям» или «мужьям» передачу.
С Афанасием мы разделили поровну все, что дала мне эта женщина. Там, в узелке, была вареная картошка, помидоры и несколько кусочков хлеба. Для нас, истощенных голодом, это было какое-то пиршество. Никогда не забуду доброту и ласку наших русских, советских женщин, патриоток нашей Родины.
Пока я лежал на сцене клуба и думал о женщине, которая поделилась со мной, может быть, последним куском хлеба, Афанасий куда-то исчез. Через некоторое время в темноте я услышал его голос.
— Владимир, ты тут? — тихо сказал он мне.
— Да, а что?
— Знаешь, под сценой я обнаружил дыру, через которую можно проползти в соседнюю комнату, где окно на улицу не закрыто и даже нет в нем рам. Ночью можно будет убежать.
— Хорошо, Афанасий. Покажи, где эта дыра.
Мы пошли с Афанасием туда. Услышав наш разговор относительно возможного побега, с нами вместе пошел еще один из пленных. Мы проползли под сценой, подкопали немного землю к соседней комнате и переползли туда. Оглядевшись в темноте, я осторожно подошел к открытому окну и в сгущающихся сумерках увидел немецкого часового. Одновременно с этим я обнаружил, что под окном набросан какой-то металлолом. Отойдя от окна, я шепотом сказал:
— Под окном лежит какое-то железо, и немецкий солдат ходит недалеко. Что будем делать? Если будем прыгать в окно, то железо загремит, и немец, обнаружив нас, запросто пристрелит.
Посоветовавшись, мы решили: как только наступит полночь или ближе к утру и часового будет клонить ко сну, то все трое одновременно выпрыгнем из окна и побежим в разные стороны. В этой темноте хотя бы кто-то из нас, да и убежит. Вот с таким отчаянным планом мы и остались ждать удобного момента для побега.
Мои товарищи расположились прямо на земле, около прокопанной под сценой дыры, а я стоял напротив, все время наблюдая через окно за поведением часового.
С вечера было пасмурно, и мы надеялись, что пойдет дождь и это облегчит наш побег. Но, как назло, облачность где-то исчезла и на небе появилась ярко светящаяся луна. Но мы не теряли надежду.