– Узнала, капитан Уральцев, Иван Николаевич. Вы его искали?
…точно!..
– Наверное. Да, конечно же – капитан Уральцев. Где он? В Союз отправили? Он говорил, что его в Союз должны отправить.
– Он ваш близкий друг?
– Да нет вроде, сестричка, говорю же, лежали мы вместе в реанимации, а затем потерял его, меня перевели. Так где же он теперь?
– Умер капитан…
–?..
– Умер, больше недели назад… Вы куда? Постойте!..
* * *
– Подонки! Где врачи?! – рычал на санитаров покрытый пылью после езды на броне офицер в панаме. – Офицер умирает, а вы, как мухи сонные ползаете!
– Он мертв, – сказал санитар.
– Молчать! Несите его в госпиталь! Врача сюда!
– Убери автомат! Нечего здесь воевать! – осадил его с крыльца приемного отделения врач.
…Рубен Григорьевич…
– Сделайте что-нибудь! – взмолился офицер.
Врач взял лежащего на носилках за запястье. Отпустил. Кисть руки осталась беспомощно, безжизненно свисать. Затем он дотронулся до лица, будто хотел погладить его, а на самом деле закрыл устремленные в кроны деревьев застывшие глаза.
– Он давно мертв.
Офицер опустился на колени, осторожно приподнял руку погибшего товарища и положил обратно на носилки.
…еще одного снимут с довольствия… и меня могли бы не довести до
госпиталя… лежал бы на спине, утонув в глубоком небе, и взял бы
меня точно также за руку врач… или ангел… и повел бы за собой…
В халате, накинутом на белую майку, с седыми, чуть вьющимися волосами, карими, полными многовековой армянской печалью глазами, напоминал Рубен Григорьевич персонажа из библейских сказок.
– Шарагин!
– Добрый день, Рубен Григорьевич.
…не до тебя мне сейчас… не хочу тебя слушать…
– Будете курить?
– Спасибо, у меня свои.
…«Ахтамар», откуда он их берет?..
– Я, Шарагин, мечтал играть на фортепиано. Пальцы подвели. Пианисту нужны длинные тонкие пальцы. А у меня совершенно немузыкальные, смотри, – он вытянул вперед руки, – короткие, пухлые.
Шарагин и слушал, и не слушал. Волновала его другая проблема:
…что же все-таки произошло той ночью после разговора с капитаном
Уральцевым?.. «вот и ладушки, значит сможешь»… я ничего не
помню… почему он спросил, крещеный я или нет? почему он сказал,
что невелик грех человеку помочь, что мне зачтется это?..
– Кстати, о пальцах. Видишь того солдатика? Вывезли проветриться. Бахтияром зовут. Он пока не ходит, лежачий.
…сдался мне твой Бахтияр!..
– Интересная судьба. Шесть пуль в него духи всадили. В бедро, в руку, в ногу, и три – в спину. Выжил. До сих пор не понимаю как. Вот тебе – жажда жизни. Два товарища его погибли. Они в кишлак пошли за водой.
– Самовольно.
– Это я не уточнял. Отстреливались, пока патроны не кончились. Он притворился мертвым. И представь, когда ему палец отрезали. Да-да, что ты так на меня смотришь? Не пискнул, лежал, как убитый. Боялся одного – чтоб голову не отрезали. Он ведь все понимал, что духи говорят. Таджик.
Шарагин присмотрелся к солдатику, сказал:
– Живчик.
– Когда духи ушли, он перетянул раны на руке и ноге подтяжками, и ждал. Наши кишлак долбили из минометов, его чуть в клочья не разнесли. Вертушка над ним летала. Он курткой махал. Не заметили. Часов пять спустя нашли, – Рубен Григорьевич, явно, искренне проникся к солдатику, – собака с заставы почуяла. Умный пес. Своих привел.
– Зачем вы мне все это рассказываете?
– Я не из тех людей, Шарагин, что переживают, когда в Африке умирают с голода дети. Это очень далеко. Меня это совершенно не трогает. Тысячи, там, десятки тысяч людей. Вот мои больные, в этом конкретном госпитале. И о каждом из вас я беспокоюсь и переживаю.
…господь Бог местного значения…
Я тебя, Шарагин, поставлю на ноги! Главное – чтоб ты сам верил. Если веришь – все будет хорошо. Постарайся побольше говорить о том, что беспокоит тебя. С кем? С кем угодно! Приходи ко мне. Я не психиатр, но я знаю, что происходит в голове, в душе человека. Душа человека – механизм посложней, чем все органы вместе взятые. Органы разные можно удалить, пересадить, проживет без них человек, а душу лечить очень сложно, это такой тонкий инструмент!
…скрипка Страдивари…
– При чем здесь душа? Меня комиссовать могут, если не поправлюсь! А вы мне про душу рассказываете!
– Есть такой термин – «эмоциональная вентиляция». Усмехаешься?! Ты сейчас от боли мучаешься, а когда раны заживут, вот тогда-то настоящие боли и начнутся… Война, в первую очередь, калечит душу… Я, Шарагин, хочу помочь тебе освободиться от собственных страхов, – от зла, что живет в тебе. Пока не поздно. Иначе никто и ничто не поможет. Не надейся.
…боженька поможет…
С ехидством подумал Шарагин.
– А если окажется, что нет никакого Бога, и дьявола нет, что тогда?
…прямо мысли мои читает…
– Тогда…
– Тогда вот что, Олег. Есть у человека душа и совесть. Внутри нас живут и Бог и дьявол. Внутри они и борются за правду и неправду. Разгадку всему надо искать, прежде всего, внутри себя. Человек сам себе судья…
…сейчас, конечно, я начну исповедаться… кого убивал и зачем…
раскаюсь… жди!.. мне мальчики кровавые не снятся!..
А вслух сказал:
– Хорошо, Рубен Григорьевич. Приду.
– Ты хотя бы понимаешь, о чем я говорю?
– Конечно.
…хороший дедушка, но, честное слово, если зациклится на своей
любимой теме, сушите весла! до отбоя будет голову морочить! ты
меня лечи скорей, Рубен Григорьевич, а не мораль читай!.. ушел,
обиделся, что ли? я ж ничего ему не сказал…
Солдат на въезде в госпиталь выбежал из проходной, распахнул ворота, на территорию вкатила «Волга» с афганскими номерами. Из автомобиля вышел подтянутый генерал в камуфляжной форме. Дежурный офицер и замполит госпиталя синхронно козырнули, собрался замполит докладываться важной персоне, но генерал протянул лодочкой руку:
– Я одного советника ищу.
– Сюда, товарищ генерал, – замполит повел генерала к корпусу, где обычно лечились высокие армейские чины.