Он легко различал все положительные и все негативные моменты такой веры, но он принял однажды присягу, как отец, как дед, как прапрадед, присягнул на верность и слово свое нарушать не намеревался, а уж тем более низвергать те понятия, на которых выстроен был весь привычный мир.
Однако, некоторые слова и рассуждения Геннадия Семеновича имели сильное воздействие, и Шарагин, лежа ночью в постели, поглядывал в сторону спящего майора, и переживал, терзался:
…без свобод мы начинаем задыхаться, но и слишком много свобод
для России – не смертельная ли угроза? разве я, разве мы все
способны, научены жить без ограничений?..
…солдат ведь надо держать в ежовых рукавицах, иначе забалуют… и
мы привыкли жить при твердой власти, привыкли к жесткости…
привыкли, что над нами стоит царь, монарх, диктатор, генеральный
секретарь, привыкли жить ради великой идеи, не ради себя, ради
России, кто как это понимает… значит, пришло время поменять и
это? каждый будет жить, как захочет… но тогда не будет никакого
порядка… никогда не будет России!.. разве в армии такое возможно?
нет! а у России получится?.. без строгости и порядка?..
…дай людям возможность выбирать, отними единоначалие – так тут
же пойдет деление на наших и не наших! а еще и междоусобица
начнется! как в гражданскую… и снова брат на брата пойдет?! дай
только волю – все перевернет лавина чувств и эмоций, без меры, без
головы всегда действуем, рубим с плеча, не умеем вовремя
затормозить…
…однако, если мы уже допустили перемены в мыслях, через это
наступит разочарование и соблазн в очередной раз перестроить
жизнь… а надо ли?..
…плохо все… да, плохо… а все ли на самом-то деле так плохо?..
…да какая, по большому счету, разница, самодержавие у нас, или
диктатура пролетариата, или культ личности, или развитой
социализм? главное, чтоб страна оставалась мощной державой, чтоб
уважали ее, за силу и дух, чтоб побаивались враги!..
Долго не выходило случая продолжить тему. Процедуры, обследования, да и настроения у майора Черткова не было, он увлеченно обхаживал сестричек.
Шарагин терпеливо ждал.
– Зачем мы рвемся за пределы собственных границ? – досадовал майор. – На запад, Европу завоевывать? Что у нас миссия какая-то тайная? Что мы все возносимся, зазнаемся? От имперских амбиций – к перманентным революциям. О собственной душе думать давно пора. Хватит разбазаривать русские силы. Все о других печемся, правдоискательством увлекаемся. С головой, с обрыва, в омут, лишь бы за правду пострадать. Ведь никто никогда спасибо не скажет! Навязанная дружба все равно рано или поздно в тупик зайдет. Навечно под нашим присмотром не останутся соседи. Вырываются поочередно. Но слабы еще, чтобы отделиться. Венгрия, Чехословакия, Польша… А сколько земель собрали вокруг себя за прошедшие века! Средняя Азия, Прибалтика, Кавказ! И хватит. А за спиной у нас – целый материк. Сибирь! Нераспаханная, непокоренная, нескончаемая! Ты бывал в Сибири? – Шарагин кивнул. – Совсем забыли о ней. Лежит себе и лежит. Наша же! Не отнять! И воевать не надо. Строить, осваивать.
Он все понимал, и, казалось, предвидел многое, догадывался, что ждет Россию, и лучшего желал стране, верил в здравый смысл, в скорые перемены, и,при всем при этом, удивительно, но как-то вновь и вновь проскальзывало у Геннадия Семеновича в разговоре, что, несмотря на все выверты истории российской, на все перегибы, на всю тупиковость ситуации,
… так и сказал: «тупиковая ветвь человечества»… вслух и не
произнесешь во второй раз…
…«и в Афгане зашли в тупик, и вся страна зашла в тупик…»
мы ни в коем случае не должны вновь, как в семнадцатом, все разрушать.
– Не пойдет это на благо отечества. Только постепенно перестраивать. Обновлять. Весь мир пойдет нам навстречу. И мы пойдем навстречу, – мечтал майор. – Медленно, но верно. У России всегда был свой путь. Надо его снова нащупать. И где-то посередине встретимся. Перемены сами собой придут. Уже не за горами. Главное – знать, чего хочешь достичь.
Видать, накипело у майора, видать, не с кем ему было раньше делиться.
– Мы, видите ли, решили, что умней всех! – переживал Геннадий Семенович. – Мы решили, что возьмем, да и построим райскую жизнь. Взяли и запросто отрезали от мира одну шестую часть, и долго удивлялись, почему эта часть самостоятельно не выживает. Сколько ж лет прошло, сколько крови пролили, прежде чем пришли к выводу, что невозможно построить рай на грешной земле. Написано ведь в Библии, что рай создан для праведников, для людей блаженных, что рай ждет людей праведных после, а не во время жизни. А мы, как всегда, замахнулись на невозможное, мы решили, что сумеем надуть Боженьку. Но не тут-то было! Он все видит, он не простил нам эту затею! – Выпалил, и тут же добавил, Афганистан сюда притянул: – И как же мы допускаем, что вольны чужую судьбу определять, коли собственную выправить не можем?
Взгрустнулось после всего сказанного-услышанного.
– А вы крещеный, Геннадий Семенович?
– Крещеный.
– И в Бога веруете?
Не понравился майору вопрос. Поморщился как-то странно, покривился.
Вероятно, не следовало, влезать в частности, в личное, допытываться, кто во что и почему верит. Одно дело политика, другое – вера. Сообразил Шарагин, да поздно.
А майор, помолчав, вновь заговорил о России, только уже совсем древней, он явно искал новый пример, чтобы рассуждения свои сделать доказательней, и, зачерпнув из прошлого, хотел провести аналогию с современными событиями, показать, что все в истории повторяется, и, тем не менее:
– … всегда люди ведут себя одинаково, выводов не делают. Помнишь, кто Русь крестил?
– Владимир.
– А как он долго решался! Колебался!
…Ох, нелегкий выбор лежал перед князем. И кто б тогда мог предположить, насколько судьбоносный! Что он вдохнет в Россию душу… Казалось, что тут сложного? Ведь прежде наметила выбор княгиня Ольга. Покрестилась. Однако, не все так просто. Надо еще раз хорошенько обмозговать, прикинуть все, взвесить.
Погоди, куда спешить? Дай присмотреться! Как невеста на выданье. Главное, не просчитаться! Ведь на всю жизнь, навечно! Никто не навязывает новую веру, никто над душой не стоит, не силой, не мечом и пожаром насаждают новую веру – сами изъявили желание признать Бога истинного!