— Наверное, на допросе ты что-то не то сказала, — сдержанно упрекнула мама и посмотрела на Глеба. — Надо что-то делать. Надо что-то делать…
— Если Глеб хочет загреметь на нары и утащить за собой еще меня, то пусть продолжает жить у нас и варить обеды, — продолжала давить Ольга.
— Но не можем же мы выгнать его на улицу! — заступилась мама. — Это бесчеловечно!
— Я ухожу, — твердо сказал Глеб и поднялся со стула.
— Возьми меня с собой! — начала капризничать Ксюша.
— Глебушка, ну подожди! — заволновалась мама, шаркая следом за Глебом. — Надо все обдумать. Зачем же сгоряча…
— Вымойте за мной квартиру, — гробовым голосом говорил Глеб. — Чтобы ни следа, ни запаха. Зубную щетку — долой! Бритву — долой! И с Ксюшей еще раз поговорите, чтобы она ни словом обо мне не обмолвилась…
— Ой, беда какая! — вздыхала мама и качала головой. — И куда ты сейчас, на ночь глядя?
— На кудыкину гору. На нарах переночую.
— Только не надо вышибать слезу! — попросила Ольга. — Мое дело — предупредить тебя. А решение ты принимай сам.
— Погоди хоть немного! — начала развивать бурную деятельность мама. — Я тебе хоть чего-нибудь соберу. Теплые носочки, еду какую-нибудь.
— Ничего не надо, мамаша, — проникновенно произнес Глеб, прижимая женщину к груди.
Ольга зло рассмеялась:
— Прекратите этот отвратительный спектакль! На вас двоих смотреть тошно!
— Может, тебе в гостиницу устроиться? — мучительно искала выход из положения мама.
— Что вы! — ответил Глеб, обуваясь в прихожей. — В гостинице паспорт требуют. Там меня сразу загребут.
— Тогда, может, к друзьям каким-нибудь своим?
Глеб криво усмехнулся и чмокнул губами.
— Где их взять-то, друзей?
Мама уже протянула Глебу куртку, как вдруг ее осенило:
— Постой! А что, если тебе пожить на нашей даче? Там тебя никто не найдет.
Глеб, морщась, просовывал в рукав раненую руку.
— Как скажете, мама, — ответил он. — Я теперь человек подневольный. Я теперь полностью завишу от вас.
Ольга сначала задернула в нижней комнате шторы, а потом только зажгла свет. Щурясь, Глеб рассматривал печь из красного кирпича, книжный шкаф, диван и кресла.
— Жить можно, — сказал он. — А сортир где?
— Туалет на улице, — ответила Ольга. — Но это не самое большое неудобство. Печь топить нельзя, свет включать нельзя, телевизор смотреть нельзя, потому что сторож сразу заметит. Готовить будешь на электрической плитке. Умываться в ведре. В туалет ходить только как стемнеет.
Глеб приуныл. Он сел в кресло, опустил голову на кулак и задумался.
— Вот до чего я докатился, — произнес он. — А еще совсем недавно собирался купить для нас с тобой кирпичный особняк в элитном поселке. С подземным гаражом, сауной, джакузи, домашним кинотеатром и большой-большой детской комнатой… Но судьба распорядилась по-своему…
Глеб говорил искренне, безо всякой рисовки, и Ольга снова почувствовала ту удушливую жалость, которая подчиняла ее себе как рабыню. Против своей воли она коснулась рукой его головы, провела по волосам и через силу, с приторным оптимизмом, сказала:
— Ладно плакаться. Все еще у тебя будет. Ты же богатый! Наймешь себе классного адвоката, суд учтет твои ревностные чувства, и дадут пару лет условно.
Глеб вскинул голову и влажными глазами посмотрел на Ольгу. Его лицо исказила судорога боли.
— А ты… Ты со мной будешь?
Она поняла, что если скажет правду, то Глеб упадет на колени, станет плакать, говорить, что жизнь в этом случае теряет для него смысл… И она сказала то, о чем позже вспоминала с чувством стыда и самоуничижения:
— Я подумаю.
И сразу повернулась к нему спиной, чтобы подвести черту под этой темой и показать, что собирается уходить. Но тотчас почувствовала на своих плечах руки Глеба. Он рывком повернул ее к себе. Глаза его полыхали огнем, губы дрожали.
— Ты подумай! — горячо зашептал он. — Ты хорошо подумай…
— Глеб, мне больно! — перебила его Ольга и попыталась высвободиться.
— Ты очень хорошо подумай! — шептал Глеб. — Потому что никто, как я, тебя любить не будет. Потому что я жизнью доказываю свою любовь, а не словами. Жизнью! Потому что я…
Он не договорил и стал покрывать ее лицо поцелуями. Ольге было неприятно. Она отворачивала лицо, пыталась отстраниться от Глеба, но он подхватил ее на руки и положил на диван.
— Ты думай, думай, — шептал он. — А я подожду… я терпеливый… я буду долго ждать…
Он рвал на ее груди кофточку, мял юбку. Ольга вцепилась ему в волосы, пытаясь оттолкнуть от себя его тяжелую голову, но Глеб уже навалился на нее всем телом.
— Я тебя… я тебя ненавижу… — сдавленно выкрикнула она и заплакала, а он продолжал целовать ее мокрые щеки, царапая их жесткой щетиной…
* * *
Она закрыла калитку на замок, еще раз взглянула на темные окна дома и пошла по центральной дачной улице на станцию электрички. За колодцем наткнулась на человека, который тотчас посветил ей фонариком в лицо. И от испуга Ольга вскрикнула.
— Что ж ты шумишь, дева! Не узнала? — услышала она тихий и добрый голос сторожа.
— Это вы, дядя Коля? — пробормотала Ольга, хватаясь за сердце.
— Я, у меня обход. А ты что ж ночевать не осталась?
— Домой надо, дядь Коля. Ксюше в садик завтра.
— Проверять приезжала? Да, сезон закончился, теперь воришки начнут дачки шерстить. Но ты не беспокойся зря. Я воришкам спуску не дам. Они у меня близко к нашему товариществу не сунутся. Да и за твоей дачкой я хорошо присматриваю.
— Спасибо, дядь Коля.
— Ты, главное, это… двери хорошо заперла? Окна?.. Не беспокойся, никто к тебе не залезет. Я им спуску не дам…
Овчарка Беста обнюхала руку Ольги, коснувшись ее влажным холодным носом.
* * *
Ольга позвонила Диме из магазина за пять минут до обеденного перерыва. Ответила, судя по голосу, молодая женщина.
— А кто его спрашивает? — спросила она после недолгой паузы.
Ольга представилась подругой Сергея Рябцева и объяснила, что хотела бы вернуть Диме долг. На линии долгое время висела тишина. Наконец женщина сказала:
— Вы не могли бы подъехать ко мне?
И назвала адрес. Ольга решила, что успеет обернуться за обеденный перерыв, и поехала. Открыла Ольге высокая девушка с бледным, невыразительным лицом, похожим на эскиз, на котором художник лишь обозначил основные штрихи. В прихожей было сумрачно, и Ольга не сразу заметила, что глаза у девушки подпухшие, воспаленные от слез.