В ЛИИ провели исследования в полете, в которых представители промышленности хотели доказать, что эта версия неверна. И действительно, в нескольких полетах летчика-испытателя ЛИИ Олега Гудкова все было нормально, и он сам считал, что «утыкания» бустера не может быть. Но вот, 4 октября 1973 года, последний полет по программе. Гудков должен был выйти на максимальную скорость на высоте 3000 м, но из-за облачности решили выполнить разгон на высоте 2000 м. Видимо, только поэтому возникло такое случайное сочетание скорости полета и условий воздушной среды, которое приводило к чрезмерному увеличению шарнирного момента. Оказалось, что шарнирный момент отклонил одну половинку стабилизатора до упора (проявилась так называемая перекомпенсация), а усилия бустера не хватило, чтобы этому противодействовать.
Эта случайность позволила выявить опасный дефект, но она же решила судьбу Олега. Самолет начал вращаться, Гудков только успел крикнуть по радио: «Вращает!», затем катапультировался, но самолет шел к земле, а высота уже была недостаточная. Парашют не успел раскрыться, и кресло с Гудковым ударилось в стену завода.
(Авиационные психологи считают, что в критической, стрессовой ситуации в полете искажается представление летчика о течении времени — ему кажется, что еще есть запас времени, когда на самом деле его уже нет. Видимо, поэтому летчики часто опаздывают с катапультированием, даже когда есть запас высоты.)
В это время я отдыхал в Сочи. В один из дней я, наконец, собрался поехать в санаторий «Россия» в гости к одной московской знакомой. В разговоре за столом присутствовавший прокурор из Московской области сказал, что утром звонил к себе на работу и ему рассказали, что вчера разбился какой-то испытатель из Жуковского, Герой Советского Союза. Ничего не зная, я стал предполагать и почему-то сразу же упомянул Гудкова. Через каких-нибудь двадцать минут в дверь постучали и передали телеграмму на имя хозяйки: «Алла, передай Степану, что разбился Олег Гудков». Телеграмма была от Норика Казаряна (он не знал моего адреса). Удивительная цепь совпадений!
С Олегом Гудковым я был хорошо знаком, симпатизировал ему, чувствовал и его уважение ко мне. Сильный и смелый, даже лихой, в том числе и в обычной жизни, человек, любивший «гульнуть», он как летчик пользовался большим авторитетом и уважением. В ЛИИ он особенно выдвинулся на испытаниях самолетов на штопор, за что, главным образом, и получил звание Героя Советского Союза.
На всех выпущенных самолетах МиГ-25 заменили стабилизаторы, сместив их ось вращения, что устранило возможность чрезмерного увеличения шарнирного момента.
После выяснения причины катастроф главнокомандующий Войсками ПВО страны маршал Советского Союза П. Ф. Батицкий согласился дать ход Указу, до этого им задержанному, о награждениях за создание и испытания самолета МиГ-25, в связи с его принятием на вооружение. Многие конструкторы и другие работники ОКБ и завода (кроме тех, кто имел отношение к выявленному недостатку самолета), а также испытатели получили награды. В том числе четырем летчикам-испытателям Указом от 3 апреля 1975 года присвоили звания Героев Советского Союза: из нашего Института Вадиму Петрову, Александру Бежевцу и мне, а также летчику военной приемки Горьковского авиационного завода Г. И. Пукито. Если бы не решение руководства передать эту награду, предназначавшуюся нашим летчикам, в военную приемку, звание Героя получил бы Норик Казарян, следующий по порядку кандидат (его наградили орденом Ленина).
При наших встречах Петров и Бежевец частенько вспоминают, как мы представлялись главкому ВВС П. С. Кутахову после получения «Золотых Звезд» в Кремле 29 апреля 1975 года. Мы вошли в кабинет, и я, как старший, первым доложил: «Товарищ главный маршал авиации, генерал Микоян по вашему приказанию явился!» И тут вдруг Кутахов на меня накинулся: «Вы что, устава не знаете?! Вы должны были сказать, что явились в связи с вручением правительственной награды!» Он долго не мог успокоиться, но потом все-таки сказал: «Ну ладно, поздравляю. Я сейчас еду в Чкаловскую, чтобы улететь в Ахтубинск. Если успеете, полетите со мной». Мы, конечно, не могли угнаться на служебной «Волге» за его «Чайкой» с правительственными сигналами (хотя я сел за руль вместо шофера-солдата), а ждать нас на аэродроме он не стал. Ему, очевидно, сказали, что туда полетит еще один самолет, и мы хотя и с опозданием, но все-таки попали на первомайское торжественное заседание, где нас ждали, как новоиспеченных Героев.
(В начале 80-х годов за испытания перехватчика МиГ-31, созданного на основе МиГ-25, звание Героя Советского Союза получили Владимир Кондауров и командир эскадрильи Бронислав Грузевич. Кондаурову даже однажды пришлось из этого самолета катапультироваться из-за отказа управления, как позже и перешедшему от нас на фирму «МиГ» Владимиру Горбунову, ставшему Героем России.)
В те времена при награждении разработчиков за создание какого-либо самолета не так уж часто выделялись награды также и для военных испытателей. В этих случаях к наградам у нас представляли принимавших участие в этих испытаниях, но, конечно, с учетом всей их деятельности на этом поприще.
Ко времени представления я проработал летчиком-испытателем более 22 лет, участвуя в испытаниях многих опытных и модифицированных самолетов-истребителей, неоднократно бывал в сложных, предаварийных ситуациях. Но конкретно на МиГ-25 я сделал значительно меньше полетов, чем Петров, Бежевец или Казарян, более молодые и много позже меня ставшие летчиками-испытателями.
Надо сказать, что до этого на государственные награды мне не везло. В начале 50-х годов военнослужащих награждали орденами за выслугу, лет, и я получил за пятнадцать лет службы орден Красной Звезды, но когда подошли двадцать лет моей службы, за что офицеры удостаивались ордена Красного Знамени (самый уважаемый военными орден), эти награждения отменили. Так же было и с наградами за освоение полетов в сложных метеоусловиях. Я получил орден Красной Звезды, а когда налет в сложных условиях достиг определенной величины, меня в числе большой группы летчиков ВВС представили, как полагалось, к ордену Красного Знамени. Указ не успели подписать — этот вид награждений тоже отменили.
Представлялся я к орденам Красного Знамени и Ленина за испытания комплексов перехвата Су-9–51, Су-11 и Ту-128 (как летчик и член Госкомиссии по испытаниям). Потом все представления объединили в один список, но указ так и не был подписан — Хрущев резко отреагировал на катастрофу самолета Ил-18 в районе Киева из-за прогара форсунки двигателя (хотя представленные к наградам не имели к этому никакого отношения). Потом наши летчики все же получили ордена, но меня из списка вычеркнули, так как за год до этого мне присвоили звание заслуженного летчика-испытателя. К пятидесятилетию нашего ГНИКИ ВВС к наградам было представлено много ветеранов — летчиков, инженеров и техников (а я — к званию Героя Советского Союза), но в это время вышло общее решение о том, что в связи с юбилеями награждать только саму организацию, а не конкретных лиц, как практиковалось прежде. Вместо наград мы получили «ценные подарки» (мне достался радиоприемник ВЭФ-12).
В итоге до присвоения мне в 1975 году звания Героя Советского Союза за почти двадцать четыре года работы в Институте я, именно как летчик-испытатель, не получил ни одного ордена (было одно награждение, не связанное с полетами).