Так вот, я уже месяц работал на лесоповале и забыл, что такое чинить МАЗ ночь напролет, а потом утром ехать в карьер, что такое замерзать в лесу три дня в занесенном пургой самосвале. Почти по Высоцкому, только не так все хорошо кончилось: ушедший пешком напарник замерз на дороге и его тело обглодали волки. Когда-нибудь расскажу об этом. В общем, я, наслаждался простым физическим трудом, без всяческих заморочек. Ночью тебя лес валить не заставят. Да и разогревать, заводить, ремонтировать ничего не надо. Вся моя техника — простая деревянная палка с железным двузубым наконечником — вилка помвальщика. Конечно, болели руки и спина, зато голова не болела. Да и все время с людьми, с бригадой, случись что — не придется одному в лесу замерзать.
И вот через месяц этой спокойной жизни меня вызвал приехавший к нам в лес главный механик комбината, майор, и приказал ехать в Софпорог вместе со своим брошенным МАЗом, на которого так и не нашли водителя. МАЗ будут тащить на жесткой сцепке, а в Софпороге я должен буду заменить на нем коробку передач и вообще привести самосвал в рабочее состояние. Кому потом передать МАЗ, механик не сказал, но как я понял — никому, опять меня на него посадят. Ну уж дудки, думаю.
Итак, попал я в отряд, в Софпорог. Познакомился-сошелся с ребятами, служившими в автоколонне, нашлись и земляки-крымчане, знакомые еще по карантину. В числе гаражников был моторист Женя «с Захiдной Украйни, з Львiвщини». А если точнее — это был Моториск. Именно так, с большой буквы. Это был, что называется, Моторист от Бога. Не знаю, есть ли Бог, но то, что есть Мотористы божьей милостью, сам убедился, и именно такой был в Софпороге. На моторы, которые он перебирал, никогда не было нареканий. Любые моторы, хоть мазовские, хоть зиловские или газовские. Словом, настоящий Мастер. Кроме того, он был очень аккуратен и чистоплотен. И моторы, им отремонтированные, были такие чистые, что хотелось помыть руки, перед тем как прикасаться к ним.
Разбирая «дизеля» и промывая их солярой, Моторист умудрялся оставаться относительно чистым. А когда надо было идти вечером с работы в казарму, он тщательно мыл руки машинным маслом, потом водой с содой, доставал из своего сейфа чистое пэша и становился в строй рядом с грязной гаражной братией. Аккуратный, подтянутый, с белоснежным подворотничком, чисто выбритый и спрыснутый одеколоном. Солдаты из гаража поглядывали на него с уважением и трепетом, как на святого, ведь все знали, что работает он как зверь. Старшина всегда ставил его нам в пример как образец подтянутости и аккуратности.
И вот как-то раз гаражники строем возвращались в гарнизон. А навстречу — командир отряда, полковник. Полковник не чурался пообщаться с личным составом, дать им краткое командирское напутствие. Этакий был «отец солдатам». После обязательных в этом гарнизоне «Смирно! Равнение на…» (блин, ну как в армии, чес-слово, у нас в лесу ничего такого не было!) полковник довольно крякнул и начал командирскую речь:
— Здорово, воины! Вижу — с работы идете, устали. Ну что ж, теперь можно и отдохнуть — заслужили. Молодцы, честно трудились на благо Родины, спасибо вам от всего сердца…
И тут его взгляд упал на чистого, благоухающего хорошим одеколоном Моториста. Лицо полковника налилось кровью, как у бычка-однолетка:
— Бездельник! Да ты сегодня и не прикасался к работе, даже руки белые. Дармоед! Да я бы таких на месте расстреливал! Пять суток ареста!
Моторист пробовал возразить:
— Товарищ полковник, да я сегодня целый день…
— Десять суток ареста!!!
После этого Женя ходил самым грязным и зачуханным, старшина постоянно склонял его за это. Мыться он стал только раз в неделю, во время субботней бани. И хэбэ у него было самое грязное. И отремонтированные им моторы были уже не такие чистые. Но работали по-прежнему безотказно.
1980 год, Северная Карелия, гарнизон Верхняя Хуаппа, 909-й военно-строительный отряд.
— Воин!
— Ну?
— Хрен гну! Ты сейчас в карьер?
— Не, блин, на дискотеку! Конечно, в карьер, мне еще один рейс остался, последний.
— Разворачивайся, поедешь порожняком на прошлогодний зимник. Там закончилась отгрузка леса и надо забрать оператора. Да пошустрее, метель начинается, потом его вообще не вывезти будет.
— А фиг ли он с последним лесовозом не уехал?
— Вот у него и спросишь, почему последний, 16-й лесовоз без него уехал. Дуй на зимник, забери оператора и прямо на Хапу, ужин вам оставят.
С этого вечернего разговора в лесу между ротным и водилой Юрасем все и началось. Впрочем, вечер это был или день — не поймешь: полярная ночь в разгаре, темно почти круглые сутки, только в полдень небо чуть сереет.
Юрась осторожно развернул свой МАЗ на узкой заснеженной лежневке и пометелил в обратном направлении. МАЗ-самосвал — неплохая машина, мощная, надежная. Но порожняком на заснеженной дороге совершенно неуправляемая. Основной вес приходится на переднюю ось, там и кабина с водителем, и дизель. А ненагруженные задние колеса беспомощно вращаются вхолостую на укатанном снегу. С груженым самосвалом управляться немного полегче, а вот вождение с пустым кузовом по снегу и гололеду превращается в фигурное катание с непрерывными выводами из начинающихся заносов.
Так что рейс порожняком был сейчас совсем не в кайф. И какого хрена оператор с лесовозом не уехал? А пурга, похоже, начинается нешуточная, успеть бы вернуться раньше, чем дорогу переметет. О том, что будет, если не успеешь, думать не хотелось. До поворота на вахту пришлось ехать по той же дороге, что и груженые самосвалы. Юрась довольно быстро нагнал один из них. Хоть бы это был не Халавка, подумал он. Увы, это был именно Халавка, «умирающий» водитель, как его называли в дурколонне. Мало того что Халавка вообще очень медленно ездил («умирал за рулем»), так у него еще был старый МАЗ-503 с пониженным рядом скоростей. Если Халавка ехал на третьей передаче, Юрасю, чтоб не наехать сзади, пришлось включать вторую. Когда «умирающий» включал вторую передачу, приходилось переходить на первую, чтобы выдерживать одинаковую скорость. А когда Халавка сам перешел на первую, Юрась поставил рычаг скоростей «в нейтраль» и остановился.
— Писец, у меня такой передачи нету! Наконец МАЗ с «умирающим» свернул налево, к вахте. Юрась прибавил газу и рванул прямо, мимо кладбища брошенных тракторов-сороковок, к зимнику.
Через полчаса он добрался до зимника. У штабелей вытрелеванных стволов, хлыстов, стоял «челюстной» погрузчик ПЛ-1 с опущенными на снег захватами, рядом у костерка сидел ростовчанин Леха по прозвищу Лось, оператор погрузчика, и внимательно смотрел на дорогу.
Увидев МАЗ и узнав Юрася, Лось выплюнул чинарик и стал приплясывать:
— Ур-ра-а! Живем! — и сразу полез в кабину.
Юрась, почти не останавливаясь, развернул машину и погнал обратно; метель все усиливалась.
— Ты чего не уехал с последним лесовозом? — спросил он оператора.