— Ко мне? — хмыкнул староста. Видно, он уже и сам не верил в то, что его может уважать кто-нибудь. — Как тебя звать-то?
— Рудольф Конечный.
— Чех?
— Да.
— За какие же мои доблести ты проникся уважением ко мне? — рассмеялся Брохман, обнажив мелкие, но изумительно белые зубы.
— За ваше справедливое отношение… ко мне.
Брохман стер улыбку, прищурил свои круглые глаза и пристально всмотрелся в худое, осунувшееся лицо заключенного, обтянутое желто-бледной кожей. Отчетливо проступали на этом лице челюсти и скулы.
Мрачек выдержал его взгляд.
— Хм… Ну, и что же дальше ты пропоешь? — спросил Брохман и неторопливо перекинул широкое полотенце через плечо.
Мрачек оглянулся и перевел глаза на дежурного, стоящего у табуретки.
— Тут неудобно.
Староста энергично кивнул головой в сторону двери и направился к выходу. Мрачек последовал за ним.
Остановился Брохман у длинного, на полсотню сосков, рукомойника.
— Так, — сказал он. — Выкладывай!
— Я не питаю к вам дурных чувств и не хотел бы, чтобы у нас был другой староста. Да и многие не хотят…
— Без предисловий, — оборвал его Брохман. — Мне наплевать на то, хочешь ты или не хочешь.
Подавив в себе чувство отвращения к этому зверю в образе человека, Мрачек разыграл смущение. Он продолжал тем же доверительным, заискивающим тоном:
— Слушок про вас пустили… Говорят, что вы из Судетов…
Брохман заметно насторожился.
— Дальше?
— И будто вы не из немцев, а… — Мрачек кашлянул в кулак. — И если это дойдет до политического отдела, то могут возникнуть неприятности…
Сверх всяких ожиданий, Мрачек попал старосте в самое больное место. Брохман сразу изменился в лице, побледнел и дико взглянул на него.
— Я нарочно встал пораньше, чтобы предупредить вас… с глазу на глаз.
Брохман схватил Мрачека повыше локтя и так сжал руку, что крепкий Иржи едва сдержал крик.
— Кто треплется? Кто? Говори! — потребовал Брохман.
— Я узнал через второе лицо, но могу узнать точно… Вы ведь сами понимаете — люди боятся болтать лишнее.
— Дознайся. И скажи мне. Я… — он не договорил. И глаза его и лицо налились кровью.
— Узнаю обязательно, на этой же неделе, — пообещал Мрачек и отошел от старосты. Но неожиданно повернулся, сделав вид, будто вспомнил что-то, и подошел к умывальнику. — Господин Брохман, пожалуй, можно узнать и раньше… Есть один человек… Он может выяснить, потому что сам слышал… Вы бы поговорили с ним.
Староста испытующе посмотрел на Иржи.
— Фамилия?
— Боровик, — ответил Мрачек, — русский из третьей бригады. Он, правда, трусоват, но вы попробуйте.
— Русский? — переспросил Брохман.
— Да, русский. Я бы и сам мог попытаться, да как? Он в городе работает. Если бы его на день-два к нам перевести в бригаду. Я бы выждал удобный случай и заставил его разговориться.
Брохман призадумался, потом угрюмо сказал:
— Ладно, иди…
На следующее утро Боровик работал вместе со всеми. Но возможность побега была исключена. Разгрузка вагонов прекратилась засветло — не подали машин, на которые грузили снаряды и мины.
Прошел еще один день, не изменивший положения. Подходил к концу другой. В пять часов заключенных построили в колонну, чтобы вести в лагерь, — опять не подали машин. Брохман провел перекличку, охранники для верности пересчитали заключенных по рядам. Они знали, что в случае побега оставшиеся часто откликаются за тех, кто бежал.
Колонна тронулась и цепочкой перевалила через станционные пути.
Охранники торопились, покрикивали на отстающих. Они побаивались надвигавшейся грозы. Всю западную сторону неба уже заволокли густые черные тучи. Рокотал майский гром. Извилистые и ломаные линии молний полосовали небо. Ветер гнал по земле облака пыли.
У шоссе колонну вдруг остановили и повернули обратно. Оказалось, к платформе подошли два десятка грузовиков, надо было продолжать разгрузку.
— Живей! Живей! — командовал Брохман.
Заключенные нехотя принялись за перегрузку ящиков из вагонов на автомашины.
В самый разгар работы, когда уже половина состава была разгружена, небо треснуло, разломилось надвое и громыхнул такой удар грома, что Брохман, к удивлению заключенных, осенил себя широким крестным знамением и тут же полез под вагон; его примеру последовали охранники.
Ливень обрушился на землю. Заключенные поползли было под вагоны, но послышался окрик Брохмана:
— Таскайте, таскайте, собаки!
И люди принялись таскать. Сразу же они промокли до нитки. Косой крупный дождь хлестал в лицо. Смертоносные ящики скользили в мокрых ладонях.
На разгрузке работали четверками. Слива и Боровик вытаскивали ящики из вагонов, а Мрачек и Глушанин подхватывали их прямо с рук, относили и складывали на грузовики.
Дождь начал редеть, но потом ударил с новой силой. С платформы, с крытых вагонов ручьями сбегала вода. Между путями расплылись сплошные лужи. Начинало темнеть.
Мрачек и Глушанин, занятые переноской ящиков, даже не обратили внимания на то, что три или четыре раза сряду груз им подал один Слива. Они и дальше не заметили бы отсутствия Боровика, если бы Антонин не сплошал: еще немного — и он уронил бы ящик под вагон.
Глушанин испуганно посмотрел на Антонина, тот приложил палец к губам: молчание!
Когда в вагоне осталось не более десятка ящиков, снова появился Боровик.
— Ну, все! — сказал он Сливе. — Пан или пропал. Или сейчас, или никогда…
— Тихо, тихо… — предостерег его Слива. — Говори спокойно, — хотя у него самого сердце так и рвалось из груди.
— Соседний состав вот-вот отойдет. В голове паровоз под парами, против нас — вагон, там в полу огромная дыра. Я пробовал, можно залезть внутрь.
— Хорошо, — сдерживая волнение, ответил Слива, — я шепну ребятам, а ты попытайся сдвинуть вторую дверь.
Когда подошли Мрачек и Глушанин, Слива передал им слова Боровика.
Глушанин выпрямился, расправил плечи. Он не сказал ни слова, только крепко сжал своей сильной рукой плечо Сливы.
Но усилия Боровика ни к чему не привели, вторая дверь не подавалась. В горячке и спешке он не сообразил, что она заперта снаружи. Воспользоваться узким окном, через которое Боровик перебирался на ту сторону состава, было трудно. Тогда он решил отпереть и отодвинуть дверь с наружной стороны. Ловкий и юркий, он снова полез в окно, и через считанные минуты дверь подалась…
— Под нашим вагоном никого нет. Где ребята? Как бы нам не упустить случая.