От еды он отказывался, у костра греться не желал, бился головой о деревья и отчаянно пинал ногами всех и каждого, кто к нему приближался. И однажды теплым тихим вечером, когда они стали лагерем в густом лесу и костры мерцали среди деревьев, словно свечение моря, к Гесту подошел Хакон, сказал, что отец хочет поговорить с ним, дело касается безумца, которого они тащат за собой, пешехода, как его успели прозвать.
Эйрик предложил Гесту сесть, серьезно сказал, что хорошо знает, что война способна сделать с человеком.
— Ты посмотри на себя. Люди не ведают, что происходит.
Гест кивнул.
— Словно бы находятся у Бога, — продолжал ярл, смущенно, вероятно оттого что помянул Бога.
Гест опять кивнул.
Эйрик положил руку ему на плечо, тотчас же отдернул ее, будто опасаясь заразы, и сказал, что терпение его иссякло, они должны призвать безумца к порядку, иначе все-таки придется его убить.
Гест вернулся к Пасти, сказал, что он ведет себя как избалованное дитя, идиотское нытье — сущая насмешка над жизнью и памятью брата, к тому же он поклялся до самой своей смерти служить Хаварду и Эйвинду. Пасть все это слышал и раньше и думал об этом, постоянно думал, но ведь Ингольвовы сыновья в нем более не нуждаются, на что им этакая развалина, человеком-то грех назвать, маленький, вроде Геста.
— Выходит, Ротан останется без отмщения? — свирепо вскричал Гест.
Пасть помолчал немного, потом спросил:
— Ты это о чем?
— Ульвкель в Лондоне, — сказал Гест. — Весной ярла призовут туда брать город. А ты что же, будешь сидеть тут и реветь, как дитя на собачьей цепи?
— Жестокие слова, — отозвался Пасть.
— Да. — Сказавши это, Гест пошел спать.
Наутро Пасть сидел вместе со всеми у костра и ел, жадно и обстоятельно. Не глядя на Хаварда, он попросил снять цепь и дать ему коня.
— На что он тебе? — спросил Хавард.
— Чтоб сидеть на нем, — отвечал Пасть.
Между тем пребывание в Ноттингеме затягивалось. Ярл не хотел уходить на север, в Йорвик, пока не будет вполне уверен, что не понадобится Кнуту под Лондоном. А вести оттуда, мягко говоря, и внушали бодрость, и приводили в замешательство, притом что было их великое множество. В частности, после зимней позиционной войны Кнутовы люди начали копать от Темзы канал, чтобы войти в город прямо на кораблях, — копье, нацеленное в сердце города. Одновременно из Лондона непрерывным потоком шли беженцы, печальные, растерянные, они рассказывали, что в городе царит сущий ад, витан давным-давно бы сдался, если бы не Железнобокий, а этот человек не то последний дар Господень Англии, не то мученик, не то хрупкая иллюзия, что на краю бездны поражает их неверием.
Решив остаться в Ноттингеме, Эйрик послал гонцов за архиепископом Йорвикским Вульфстаном, который не замедлил прибыть с пятью советниками и двумя монахами, в том числе Обаном, в свое время лечившим Хаварда. Прежде всего ярл не хотел рисковать: вдруг в его отсутствие архиепископ надумает вернуться к прежним английским помыслам? Вдобавок он намеревался обсудить с Вульфстаном паломничество. Когда-то в далеком детстве Эйрик был крещен, но считал то крещение ненастоящим, поверхностным, а потому нужно, чтобы таинство сие было совершено над ним повторно, в Румаборге, самим Папою.
Вульфстан сказал, что английскую церковь необязательно рассматривать как первейшее дело святейшего престола и причиной тому давний конфликт: английские архиепископы сами назначали себе преемников и не ездили в Румаборг, чтобы принять паллий.
Впрочем, это разъяснение лишь укрепило ярла в намерении совершить паломничество, ведь он сможет смягчить напряженные отношения. Кстати, он хотел обсудить с Вульфстаном еще одно дело: прежде чем стал архиепископом в Йорвике, Вульфстан был епископом в Лондоне, прекрасно знал город, лично знал короля Адальрада, его двор и образ мыслей и, наверно, мог бы кое-что рассказать?
Вульфстан нахмурил брови и напомнил ярлу об обещании уважать узы верности, связующие его с Адальрадом.
— Народ жаждет мира, — резко бросил ярл. — Твой народ.
Вульфстан надолго задумался, сохраняя на лице упрямое выражение. Эйрик произнес:
— «В давние времена записано и предречено, что после тысячи лет сатана освободится. Тысяча лет и даже больше минуло с тех пор, как Белый Христос ходил средь человеков, и близится время Антихриста…»
Архиепископ побелел лицом до самых седин, ибо то были собственные его слова, записанные в одной из первых его проповедей и, по просьбе ярла, переведенные Гестом.
Эйрик спокойно ждал, пока Вульфстан возьмет себя в руки.
— Ты написал это много лет назад, — продолжал он. — И кого же ты подразумевал под Антихристом — ваших собственных вероломных хёвдингов, которые только и делали, что грабили родную страну, занятые предательством, кровной местью и ненавистью, по твоим же словам? Или нас, которые приходили из-за моря чинить здесь разбой? Но теперь мы можем обеспечить здесь мир, коего ты жаждешь столько лет.
Снова надолго повисло молчание, наконец архиепископ проговорил:
— Что ты хочешь знать?
— Ничего! — вдруг беззаботно воскликнул Эйрик. — Я просто хочу, чтобы ты понял: нам можно доверять. — И уже иным, назидательным тоном произнес: — Прежде чем сомневаться в других, надобно уразуметь, можно ли положиться на себя самого.
Вульфстан пристыженно опустил голову.
— Боишься? — спросил ярл.
— Да, — едва слышно отвечал архиепископ.
— Боязливые вероломны, — бросил Эйрик и повернулся к нему спиной.
Старик опять опустил голову, правда, на сей раз в этом движении сквозила ярость, хотя для протеста ее недостало. И в Гесте шевельнулось презрение, хотя испытывать оное к столь важной духовной особе было непозволительно, — то самое презрение, какое он испытывал к Кнуту священнику, прежде чем тот ступил на via illuminativa, тогда, в обледенелых норвежских горах, на распутье зверской жестокости.
Тем не менее в течение этих недель Гест не раз имел дело с Вульфстаном, прежде всего уговаривал архиепископа крестить Пасть, будто нуждался в сообщнике, в таком же верующем против воли, как и сам, вдобавок ему пришлось крепко потрудиться, чтобы Пасть дал согласие креститься. Ведь, судя по всему, Пасть считал это совершенно бессмысленным вмешательством в свое незаслуженное бытие.
Но Гест поставил на своем, и Пасть был крещен по самому простому обряду в ноттингемской церкви Девы Марии, вместе с пятью ближними Эйриковыми людьми, в том числе Дагом сыном Вестейна, так как Эйрик не мог более окружать себя нерешительными и сомневающимися в небесных вопросах, крещение было делом и политическим, и религиозным.
Пасть, правда, отказался творить крестное знамение и упорно не желал прочесть по-латыни Вульфстанову короткую молитву — дескать, Господь все равно его выговор не поймет.