Тейтр ожидал подобных возражений и ответил, что, живя у нее, всегда был готов защитить ее честь, а теперь хочет посвататься, жениться на ней, тогда никто не посмеет судачить ни о ней, ни о нем, ни о детях, если, конечно, она не предпочтет, чтобы он уехал в Исландию, ведь какой ему смысл оставаться в Англии, раз у него даже сына здесь нет.
И Гвендолин сдалась.
Хотя Олаву не сказала ни слова. Тейтр терпел целую неделю, потом сказал ему сам:
— Ты мой сын, — и пристально посмотрел на мальчика.
Олав легонько улыбнулся, взглянул на него и ответил, что давно это знает. Тейтр так растрогался, что невольно спрятал лицо и возблагодарил Господа. В тот же день он попросил Геста пойти от него сватом к Гвендолин, она вдова и может сама принять решение, пусть Гест перечислит ей сокровища, какие Тейтр скопил за годы, проведенные вместе с Хельги, все это добро он принесет в семью, и в конце концов оно достанется Олаву, их сыну. Двум другим мальчикам Тейтр будет опекуном.
Гвендолин дала согласие.
В Англию и правда пришел мир. И народ поверил в него, начал привыкать к нему и даже наслаждаться им, кое-кто даже поговаривал, что датский король лучше истинного англосакса наводит в стране порядок. К тому же Кнут сдержал многие из своих обещаний, данных церкви, витану и народу, отстраивал монастыри, храмы и города, раздавал привилегии и земли, издавал законы, сделал богатыми иных из прежних бедняков, с большим шумом порушил остатки Адальрадовой системы управления, посадил всюду своих людей, причем отнюдь не только датчан, многие из бывших его противников тоже удостоились доверия и почета, от какого у большинства гордыня взыграет.
Однако ж затем он внезапно обложил народ данью наподобие «датских денег», которые в не столь уж давнем прошлом выплачивались грозным северным владыкам морей, и твердой рукою собрал оную, целых семь тысяч двести фунтов серебра выложила Англия да еще больше одиннадцати тысяч фунтов — строптивые лондонцы, что привело к беспорядкам и яростным протестам, пока не выяснилось, что эти сумасшедшие деньги нужны Кнуту, чтобы распустить войско, избавить народ от орды недисциплинированных вандалов, и в первое же лето он отослал домой в Данию большую часть своего флота, вот как надежен был мир.
Архиепископ Кентерберийский Лейфинг отправился в Рим заручиться для Кнута папским благословением, Вульфстан же сделался ближайшим советником короля. И опять пожелал иметь Геста подле себя.
Но Гест опять сказал «нет», хватит с него хёвдингов и власти, равно и тех сторон оной, что благословлены церковью. Поведал архиепископу о том, как при Ашингдоне сидел на дереве, и о так называемом побеге, приведшем его всего-навсего обратно в Йорк, где ярл рано или поздно его найдет, так бывает всегда.
— А чем плохо быть человеком ярла? — заметил Вульфстан.
На сей счет у Геста были сомнения: что хорошего, когда не можешь уйти.
Однако перед расставанием ему хотелось попросить архиепископа кое о чем: когда этой весною торговые корабли снова начали ходить в разные страны, Гест надумал написать своему старому другу Кнуту священнику в Нидарос и хотел, чтобы Вульфстан поставил на письме свое имя, это произведет впечатление на датского клирика, который учился в Англии и знал Вульфстана по имени и в лицо со времен Эли.
Вульфстан ответил, что с удовольствием выполнит его просьбу.
Гест уснастил послание памятными выдержками из своих путаных бесед с Кнутом, в кратких словах поведал об английском походе, о недавно заключенном мире, а особенно о новых своих друзьях в английской церкви и отослал его с норвежским торговым судном, которое отплывало из Гримсбера теплым и тихим днем на исходе лета.
Вместе с Тейтром и маленьким Олавом Гест поехал туда, торжественно вручил кормчему письмо в деревянном ларчике и щедро заплатил за доставку через море и за то, чтобы кормчий передал его непосредственно адресату, и больше никому.
Когда же они стояли на песчаном берегу, глядя, как корабль скользит по штилевому морю, Гест вдруг осознал, что мысль отправить это письмо родилась не только из его воспоминаний о старом нидаросском друге, но шла и от человека рядом с ним, от Тейтра, который нынче захватил с собой лук, тот самый, что они когда-то смастерили в Оркадале, а вдобавок, словно по волшебству, обзавелся сыном. Ведь у Геста тоже был сын, на севере Норвегии. Или даже два сына, если он верно истолковал Эйвиндов рассказ, поэтому его жизнь в Англии лишена того огромного внутреннего покоя, какой присущ Тейтровой. Тейтр нашел здесь дом, впервые, а Гест удовольствовался чем-то похожим на тепло, запомнившееся ему по первым йорвовским годам, но все это хрупко и бренно, как детство.
Кстати, по возвращении из Ашингдона с Гестом произошло кое-что еще — рана на плече почти закрылась.
— Море такое большое, — сказал Олав.
— Да, — кивнул Гест и взглянул на Тейтра. — Есть у моря конец?
— Море — это путь, ведущий во все стороны, — сказал здоровяк, широко улыбаясь.
— Ты умеешь плавать? — спросил Олав, который уже говорил по-исландски не хуже отца. Тейтр взъерошил ему волосы, спросил, в своем ли он уме, скинул одежду, пробежал по бесконечному песчаному пляжу и исчез в медлительных волнах прибоя. Они смотрели ему вслед.
— Он пропадет, — сказал Олав.
— Нет, — сказал Гест и вдруг вспомнил, что как-то раз Тейтр говорил ему, что не умеет плавать, потому, дескать, и не сбежал, когда они с Хельги сыном Скули обогнули Агданес; и Гест вновь задумался о том, почему так и не допытал Тейтра про нож, который ему дал Клеппъярн. Только ли Клеппъярн велел Тейтру разделаться с Гестом, если не удастся выдворить его из страны? Или за этим отчаянным приказом стояла и его родня, Торстейн, Хельга, стремившиеся защитить себя и тех, кому жить в Бё?
Между тем Тейтр появился снова.
Олав торжествующе поднял взгляд на Геста и сказал, что, когда вырастет, купит себе корабль, переплывет море и завоюет Исландию, вместе с отцом. Гест согласно кивнул: хорошая мысль, так исландцам и надо.
Едва ли не завершающим свидетельством наступления мира стало прибытие на север Эйрика ярла, почти два года минуло с того дня, когда он впервые вступил в Йорвик; прибыл он вместе с сыном Хаконом и супругой Гюдой, которая большей частью находилась в Ноттингеме.
Но в этот ветреный зимний день в Нортумбрию явился не триумфальный кортеж, ярла сопровождало немногим более сотни людей, выглядел он очень усталым и к народу вышел лишь через две с лишним недели.
В своем обращении он сказал, что вернулся, дабы править в Нортумбрии справедливо и великодушно, и вовсе не намерен становиться вторым Эйриком Кровавой Секирой. Но прежде всего он хочет отпустить тех из своих воинов, что желают воротиться в отчий край, в Норвегию. Правда, тут им придется идти на риск, ведь страну собрал под своею рукой новый конунг, Олав сын Харальда, который вряд ли предложит старым хладирским воинам особенные условия, однако Эйрик предоставит им необходимое количество кораблей и никого принуждать не будет. Те же, кто предпочтет остаться, могут рассчитывать на полную его поддержку и помощь во обеспечение достойной жизни в новой стране.