Гест кивнул, сложил весла в лодку, встал, широко расставив ноги, и принялся раскачиваться вперед-назад, только планшир поскрипывал. Затем сказал, что расскажет Ингольву загадку-притчу.
Ингольв ответил, что не прочь послушать. А Гест прибавил, что слушать надо внимательно, загадка непростая.
— Два человека ловят рыбу, — начал он. — И коли тот, что поклоняется Господу, поймает двух больших рыб, а тот, что поклоняется старым богам, — двух мелких, то язычник бросит двух больших рыбин в воду и скажет, что нынче им придется довольствоваться мелкими. Коли же, наоборот, христианин поймает двух мелких рыбешек и вздумает отправить крупных в воду, язычник пригрозит, что швырнет в воду и утопит его самого. Какой вывод ты отсюда сделаешь, а?
Ингольв задумался.
— Ты что же, опять над Господом насмехаешься? — спросил он.
— Нет.
— Угрожаешь мне? Хочешь меня в воду спихнуть?
— С какой стати? Ты был добр ко мне. Так что я снова скажу «нет».
Ингольв сказал, что сдается, пусть Гест сам ответит. Гест сказал, что прежде должен повторить загадку еще раз. И повторил. Ингольв рассмеялся:
— Я и теперь ничего не понял. Ну разве только ты над старыми богами насмешничаешь?
— Нет, опять не угадал.
Гест сел и рассказал, как много лет назад два человека сидели на берегу исландской реки и не могли перебраться на ту сторону, река-то была широкая, и по ней шел лед. Один из этих двоих, маленький, слабосильный, так измучился в долгом странствии, что хоть ложись да помирай. Второй же был большой и сильный. И пока они сидели, глядя на дальний берег, он рассказал своему малорослому спутнику эту притчу-загадку, и тот засмеялся. А в следующий миг силач столкнул его в воду и сам прыгнул следом. И оба они вправду одолели реку.
Ингольв взглянул на него и сказал, что теперь ему вовсе ничего не понятно.
— Рыбаки-то твои тут при чем?
— Маленький слабак — это я. А большого зовут Тейтр, народ кличет его Горным Тейтром, и все — что приверженцы новой веры, что сторонники старых богов — считают его полоумным и чуть ли не чудовищем. Но я-то знаю лучше, ведь он спас мне жизнь, без него я бы наверняка помер.
Ингольв долго молчал.
Потом смиренно проговорил, что у этой истории так много смыслов, что он ничегошеньки не разумеет, сколько бы ни ломал себе голову. И добавил, что никогда больше не станет заводить с Гестом разговоры про Румаборг и про новую веру.
— Значит, ты все ж таки понял. Не воображай, будто тебе известно, кто я есть. В первый вечер, когда я рассказывал о моих скитаниях, ты не слушал меня, только следил, совпадает ли моя повесть с рассказом Грани. А вот сейчас ты слушал, потому что боялся.
Ингольв молчал, закрыв лицо руками.
Гест взялся за весла, развернул лодку носом к берегу и некоторое время сидел, глядя на беззвездное небо над головой старика, на его пальцы с распухшими суставами, зарывшиеся в поседелые черные волосы.
— Через год-другой я умру, — сказал Ингольв. — И день за днем я живу в страхе: вдруг придет весть, что с одним из моих сыновей что-то случилось.
— Больше так не будет. — Гест смотрел на капли, которые, точно густая смола, падали с весел. — Завтра ты будешь вспоминать нынешнюю рыбалку и начнешь бояться, как бы я не приударил за твоей красоткой-дочерью, которую ты решил выдать за Рёрека конунга. Но опасаешься ты не меня одного, тебе не по нраву, что она благосклонно посматривает на Торира сына Дага, дружинника твоего, ведь он низкого рода. Конечно, отец обязан заботиться о таких вещах, однако ж все это сущие пустяки по сравнению с тем, что ты свершил в своей жизни. Вдобавок я тебе нравлюсь. Ты стар…
Ингольв посмотрел на него, не говоря ни слова. Потом наконец произнес:
— Ты опасный человек. Похож на самые черные мои мысли.
Шли дни, листва деревьев успела пожелтеть, и Гест уже начал дивиться, что люди, сопровождавшие Грани в Нидарос, все не возвращаются, ведь минуло так много времени. И вот однажды утром Сэмунд разбудил его и сказал, что отец желает с ним говорить. Гест встал, оделся, пошел к Ингольву и нашел его в одиночестве у пиршественного стола в главном доме. Старик собирался к Рёреку, чтобы обсудить свадьбу, назначенную на Рождество, и попросил Геста поехать с ним.
Гест не ответил. Тогда Ингольв пояснил, что высоко ценит его суждения, хотя понять их зачастую трудно, и теперь хочет узнать, что он думает о Рёреке.
На это Гест сказал, что может, конечно, поехать с ним, хотя вряд ли стоит ожидать какого-то результата.
— Почему же?
— Я много чего слышал об этом человеке.
Ингольв возразил, что Сэмунд болтает почем зря, послушать его, так в мужья сестре вообще никто не годится, стало быть, надо седлать коней.
Выехали они отрядом в двенадцать человек. Был среди них и Сэмунд, но Хавард и Раннвейг остались дома, Ингольву хотелось взять Раннвейг с собой, однако она с утра пораньше куда-то ушла и не вернулась.
Накануне Сэмунд с Гестом ходили на охоту, Гест ничего не добыл, а Сэмунд уложил лося и теперь насмехался над Гестом, дескать, лучник из него никудышный, или, может, маломерок просто боится крупных животных.
Гест сказал, что в Йорве у них дома была шкура белого медведя, которого ненароком занесло на льдине во фьорд, они с отцом зарубили зверину топорами, а было Гесту тогда лет шесть, не больше, так вот под этой медвежьей шкурой все население усадьбы помещалось, вместе с лошадьми.
— Не много же у вас лошадей-то было, — заметил Сэмунд.
— Сто двадцать.
— Значит, не иначе как мелкой породы.
— Почему? Средние.
Они пришпорили коней и принялись стрелять из луков по стволам деревьев, с криком и шумом, Ингольв велел им успокоиться, ведь они уже в Оппландских лесах.
— Что с тобой, отец? — вскричал Сэмунд. — Неужто страх тебя обуял на старости лет? И почему мы не отправились на корабле? У тебя никак и морская болезнь открылась?
Они продолжили забаву. Но тут старик остановил коня.
— Не знаю, — сказал он, — что будет, когда ты, Сэмунд, станешь хозяином в усадьбе, ибо ведешь ты себя опрометчиво, неразумно.
Сэмунд ответил, что вовсе не рвется в хозяева, он хочет стать викингом, как братья, а отец норовит привязать его к земле, ровно раба-трэля.
Ингольв покачал головой и велел всем спешиться, пригрозив, что ослушников сей же час отошлет домой.
— Тогда мы едем домой. — Сэмунд вскочил в седло. — Мне с Рёреком обсуждать нечего.
Гест тоже сел на коня.
Ингольв со свитой вернулся только через четыре дня. Был он молчалив и хмур и тем вечером в зал не вышел. Спутники его о поездке ничего не рассказывали, а хёвдинг и на следующий день не появился. Только на третий вечер он спустился к лодочному причалу, где Сэмунд с Гестом распутывали сети, и велел Сэмунду уйти, он, мол, хочет потолковать с Гестом наедине.