Гест устало улыбнулся.
Хавард пожал плечами, завернул оружие в кусок парусины, привязал к седлу. Гест сообразил, что за последние несколько дней его уже дважды застали врасплох, словно у него не только ранено плечо, но и повреждены глубинные фибры его существа, ведь он утратил проворство, и прозорливость, и остроту мысли. Что со мной? — думал он.
Пять дней спустя датское войско сосредоточилось на окраине деревни Тадкастер, неподалеку от римской дороги на Йорвик. Гест лежал на сермяжном одеяле у опушки леса и пытался заснуть, но тщетно, уже который год он толком не спал. Мрачно смотрел в спину ярлу, а думал лишь об одном — искал надежду, ведь с тех пор, как переправились через Хумбер, они дважды сталкивались с Ухтредом и однажды — с Ульвкелем, из всех трех сшибок вышли победителями, правда с большими потерями, а Гест и в этих случаях, мягко говоря, не отличился.
Но по крайней мере дождь прекратился, тучи обернулись туманной дымкой, тающей в белесой голубизне неба, подморозило, слабые солнечные лучи поблескивали в заиндевелой ярко-зеленой траве, и бесконечные холмы раскинулись вокруг, точно волны в зеленом травяном океане.
Позади ярла стояла его дружина, рядом с ним сидел на коне Кнут сын Свейна, датский конунг, семнадцатилетний юнец, одержимый грандиозной идеей, завоеватель. Оба они негромко беседовали. Разговор шел о деревушке Тадкастер, что лежала впереди на расстоянии нескольких полетов стрелы: что там за население — скандинавы или англосаксы? Ждать ли новой схватки? Ярл и конунг на что-то показывали, жестикулировали, Гест слышал, как они смеются.
Однако нападения не последовало. Три всадника внезапно выехали из лесу поодаль и не спеша направились к ним, на расстоянии друг от друга, разведя руки в стороны, словно обрубки крыльев, один сжимал белый флаг, вяло колыхавшийся в безветренном воздухе.
Ярл и конунг спокойно ждали. В пяти шагах от них всадники остановили коней. Тот, что с флагом, приветствовал обоих, назвал свое имя и сообщил, что он посланец Ухтреда, олдермена Нортумбрии, который приглашает датского конунга и его людей встретиться через три дня в замке Кингс-Сквер в Йорке — для переговоров. До тех пор Ухтред объявляет перемирие.
Кнут хотел было ответить, но все-таки обернулся к зятю.
— Скажи Ухтреду, — отвечал Эйрик, — что мы питаем глубочайшее уважение к нему и его людям, они из числа храбрейших воинов, с какими нам доводилось сражаться. И мы будем рады принять его в стенах Королевского замка в Йорке, через три дня. И тоже объявляем перемирие по всей Нортумбрии на этот срок.
Человек с флагом в замешательстве огляделся по сторонам, сумел взять себя в руки, неуверенно поклонился и повернул коня.
Конунг и ярл не двинулись с места, пока посланцы Ухтреда не исчезли из виду. И снова Гест услышал их смех средь зеленой стужи. Эйрик наклонился к Дагу сыну Вестейна, что-то сказал ему на ухо и неторопливо поехал к деревушке, меж тем как измученное войско взгромоздилось на уцелевших лошадей и поползло следом, ковыляющей, вялой вереницей, похожей на беженцев, призраков, мертвецов… Тут только до них дошло, чему они были свидетелями: большой полководец, один из славнейших в Англии, объявил о капитуляции. Я мог бы первым догадаться об этом, подумал Гест, но, увы, он и тут опоздал.
Тою же ночью он был разбужен Дагом, вырван из сна, сравнимого разве что с вечностью, и обнаружил, что лежит рядом с Хавардом в полуразрушенной конюшне. Очухаться ему толком не удалось, потому что Даг схватил его за ноги и по усыпанному соломой полу выволок наружу.
— Ярл желает говорить с тобой, — бросил воевода, поставил его на ноги и по узенькой улочке, освещенной факелами, зашагал к постоялому двору, где ярл сидел за выпивкой, в обществе четверых мужчин, которые при их появлении тотчас встали и ушли. Эйрик предложил Гесту сесть, а когда и Даг удалился, долго изучал его лицо, будто никогда раньше не видел, потом подвинул ему кружку с пивом и сказал:
— Будь ты ярлом Нордимбраланда и вздумай заманить датское войско в засаду, какое место подошло бы лучше Тадкастера, где все спят?
Гест уже почти проснулся.
— Ты это предусмотрел, государь.
— Верно, — сказал Эйрик и тотчас потерял интерес к этой теме. — Эдрик поставил вокруг деревни дозоры, мы можем спать спокойно.
Ярл помолчал, глядя на Геста тем же взглядом, что был ему знаком по первой встрече в Нидаросе, потом напрямик спросил, знает ли он «Бандадрапу».
— Да, знаю, — ответил Гест и, увидев, что ярл ободряюще кивнул, пропел стихи от начала до конца.
Ярл снова кивнул, едва ли не смущенно, и стал рассказывать о своем детстве у приемного отца Торлейва Кроткого, умный был человек, хоть и язычник, скальд Халльфред сын Оттара выколол ему один глаз, по приказу конунга Олава сына Трюггви, тогда-то ярл и возненавидел Олава. Рассказал он и о своем брате Свейне, которого никогда не любил, а потому при всяком удобном случае норовил отделаться от него минимальными подачками, и об отце, хладирском ярле Хаконе, о первом своем походе в земли вендов, об осаде Альдейгьюборга, а затем попросил Геста все это повторить. Гест просьбу исполнил.
— Ты используешь другие слова, — заметил ярл.
— Да, — сказал Гест.
Эйрик задумчиво смотрел на него, и он смекнул, что ярл ждет подробного объяснения, и сказал, что хотя он и использовал другие слова, это вовсе не означает, что рассказ неправдив, ведь и ярлов брат Свейн наверняка бы поведал обо всем другими словами, притом что суть осталась бы правдивой, верно?
Ярл задумался и опять кивнул, словно по достоинству оценил, что Гест дерзнул привести столь рискованный пример. Потом рассказал о битве при Свольде и гибели конунга Олава, рассказывал долго, называя имена кораблей и людей, павших и уцелевших, героев и трусов, велел Гесту повторить и это. Гест повторил, опять же своими словами.
— Гюда говорила, будто ты и длинные истории можешь повторить слово в слово.
— Могу и так. — Гест снова начал рассказ о битве при Свольде — на сей раз словами ярла, даже копируя его голос. Тут Эйрику явно стало не по себе. Однако он несколько раз одобрительно кивнул, а в заключение спросил, помнит ли Гест, что произошло, когда они на прошлой неделе переправлялись через Хумбер.
Гест перечислил, кто из ярловых людей что делал и где находился, назвал многих погибших и скольких недосчитались англичане. Но поспешил добавить, что обо всем об этом слышал от других, так как сам упал в реку и, пока это происходило, был без сознания.
— Да, я видел, — задумчиво обронил ярл и опять замолчал, а потом чуть ли не торжественно произнес: — Я принял решение. И мне без разницы, что воин из тебя никудышный. Через два-три дня мы возьмем Йорвик, и тогда ты будешь ночевать под моей крышей, находиться подле меня, все слушать и запоминать, чтобы слагать стихи или рассказывать обо всем в точности так, как было. По силам ли тебе такое?