Густо засинели сумерки, и полковник приказал: «Трубачи! Поход!». Отряд двинулся вперед, первая конная сотня пошла под лихую песню:
Из-за леса, леса копий и мечей
Едет сотня казаков усачей,
Попереду командир наш боевой
Ведет сотню казаков за собой!..
Боевой командир ехал рядом со Слащовым.
— Бой будет? — спросил Слащов.
— Нет. Идем на Воровсколесскую — это последняя казачья станица. Дальше — мужицкое Ставрополье. Здесь нам бой не нужен. Я приказал избегать кровопролития. В Боровск одесской утром нас встретят набатом, люди выйдут на площадь. Будем говорить и увеличивать свое войско.
— Войны пока нет, Андрей Григорьевич.
Сзади наметом подскакал на потном усталом коне казак.
— Господин полковник! — сказал он, отдышавшись. — Имею устное сообчение от наших. Как только вы ушли из Бургустанской, тут же явились комиссары. Арестовали человек двадцать за контрреволюцию, за то, что вас, значит, не взяли. Ну и троих расстреляли прямо у правления. Старика Артюхова тоже. Он все кричал: «Мы за вольную Кубань!», а старуха его как повалилась, так и не встает.
— Вот тебе, Яша, и война, — сказал Шкуро.
В Воровсколесской, как и ожидалось, встретили набатом. Солнце жгло, люди степенно молчали. На обычную речь Шкуро никакими возгласами не отвечали. Он закончил выступление объявлением о мобилизации и о сборе коней и ушел в правление. Вот здесь его доняли. Слащов исчез сочинять очередную сводку и в меру сил помогал только Саша Мельников.
— Рядом же красные, — не унимались казаки, заполнявшие комнату. — Вы уйдете, а нас к расстрелу за контрреволюцию.
— И платформу нам давай, — требовал другой. — Без платформы теперича никак нельзя. Или вы за добровольцев, или за Учредилку? Надо платформу объявить.
— Вас же комиссары грабят без всякой платформы, — пытался разъяснить Мельников.
— Погоди, Саша, — перебил его Шкуро. — Я все объявлю. Мы восстаем под лозунгами «Долой советскую власть!», «Да здравствует Всероссийское Учредительное собрание!» Мы отпечатаем сейчас воззвание, раздадим вам и разошлем по станицам.
— Мы несогласные, — сказали один за другим два мужика из деревни Курсавки. — Мы обещаем всем воюющим полный нейтралитет в этой начинающейся Гражданской войне.
— Согласимся, Саша? — спросил Шкуро.
— Согласимся, Андрей Григорьевич.
Поздно вечером прискакал из Бекешевской Перваков, которому было поручено там командовать. Известия привез такие, что пришлось приглашать Слащова. Перваков доложил, что арестовал в Бекешевке всех комиссаров и трех из них расстрелял.
Шкуро вскипел. Тряс Первакова за плечи и крыл его всякими словами:
— Мы не бандиты, твою мать!.. Мы, так тебя, разэтак, должны привлекать людей. Ты начал, разэтак тебя, кровавую борьбу на Кубани. Это…
— Это правильно, — сказал Слащов. — Они расстреливают, и мы должны делать кровопускание, иначе нас не будут бояться, не будут считать за повстанцев.
— И еще, Андрей Григорьевич, — продолжал Перваков, — из Ессентуков на Суворовскую вышел отряд красноармейцев при двух орудиях. Пойдет на Бургустанскую. На станции Курсавка высаживаются эшелоны красных. Из Армавира на Невинномысскую идут эшелоны с артиллерией.
X
С утра 25 июня красные начали наступление на собранную Шкуро толпу казаков, почтя безоружных, но почему-то поверивших, что боевой земляк поведет их к новой свободной и счастливой жизни. Имеющих винтовки и обрезы пехотинцев есаула Русанова полковник поставил на горном хребте перед станицей Бекешевской, остальные, вооруженные чем попало расположились у самой станицы. Главная сила — кавалерия: 600 всадников, из них всего человек 200 с винтовками. Шкуро остался с ними и, памятуя походы на Западном фронте, приказал сотнику атаковать фланг и тыл наступающих.
Бывший красноармеец Палихин, конечно, безоружный, с каким-то старым кинжалом оказался в толпе у станицы. Вдалеке, километрах в шести, уже постреливали — красные начинали. Шкуро подъехал к станице, чтобы поднять дух стариков, старух и мальчишек, вооруженных рогатинами и пиками и даже кремневыми ружьями. Опасаясь, что полковник его узнает, Палихин замешался в толпе этих воинов. Тот подъехал, поклонился, на лице — неподдельное волнение. Говорил, прерываясь, едва не всхлипывая:
— Дорогие казаки и казачки! Верьте в нашу победу. Я до конца буду вместе с вами, и если суждено нам погибнуть, то погибнем вместе.
Смотрел Шкуро на толпу, поднятую им, и с искренним ужасом представлял, что будет с этими людьми в случае неудачи. Лучше самому погибнуть, чем видеть такое.
Старый казак, наверное, почувствовал настроение командира, подошел, тронул за руку и сказал:
— Ваше высокоблагородие. Когда вы пришли, мы сразу поверили вам и стали на защиту казачьей вольности. Мы отдаем вам все. Делайте что нужно; мы же будем слушать вас и повиноваться. Если будет Божья воля, чтобы мы погибли, положим наши жизни…
Палихин в раздобытой казачьей папахе прятался в толпе и тоскливо думал о глупости людской: пришел мерзавец и сумел столько народу погнать на смерть не известно за что. Кто бы тронул эту старуху с рогатиной? А что теперь будет?
Хлопнуло вдали, загудело, зажужжало вверху и сотряс землю разрыв артиллерийского снаряда. Упал в поле, не причинив вреда. Следующий снаряд выбросил вверх темное пылающее месиво того, что мгновение назад было казачьей хатой. В голос завыли бабы. Следующий снаряд упал на площадь, другой — опять в хату… Люди начали разбегаться. Не жизнь спасать, а добро.
— Эй, командир, — крикнул Палихин старику, назначенному то ли ротным, то ли взводным, поскольку у него имелось какое-то старое ружье. — Так наши все разбегутся. Давай вперед — на помощь нашему Шкуре.
— Так не было ж приказу.
— Телеграфировать тебе забыли. Пошли вперед.
— Ну, давайте, ребята, хучь до той ложбинки…
Оттуда можно было бежать кустами к лесистым холмам, а дальше — к Ставрополю, к своим. Оттуда открывалась картина сражения. Опытный солдат Палихин сразу понял, что все дело в артиллерийской батарее красных. Они били и гранатами, и шрапнелью, и войско Шкуро то отползало к ямочкам-укрытиям, то просто бежало во весь дух подальше от разрыва.
Это понимали и Шкуро, и Слащов. Они с кавалеристами стояли в укрытии за холмом. Идти в лоб на батарею, на картечь? Нет — ему Шкур-Шкуранскому-Шкуро суждено возглавить Армию Свободной Кубани, стать Командующим, может быть, Атаманом Войска… Подозвал прапорщика Светашова. Тот сам горячил коня, словно рвался вперед, к победе, заслоняемой беспощадным огнем красных батарей. Сказал убежденно:
— Батарею надет взять, Светашов. Ты поведешь. Евренко вот-вот с фланга ударит.
— Есть, господин полковник! Возьмем!
— Тут, понимаешь, главное — скорость.