— Кому хочешь дать?
— Филимонову надо. Бели поедешь теперь, то пойди к нему. И в штабе кому-то. Он скажет, мне не с руки, а тебе скажет.
IX
Промозгло-холодный, беспросветно-серый осенний вечер пронизывал тоской комнаты генеральского дома. Машук закрыло дымным туманом, ветер сбивал листья с деревьев. Лена принесла чай с вареньем и белым хлебом. Он спросил ее:
— Ваш муж скоро приедет?
— Жду со дня на день.
— Пора бы. Уже десять дней как белые ушли.
Наверное, надеялся генерал на помощь Стахеева.
Не мог ни писать, ни читать. Смотрел в окно на осеннюю смерть сада и не верил, что когда-нибудь здесь разгуляемся, расцветет весна. Все ошибочное, неприятное, постыдное, что пришлось совершить в жизни, вдруг сложилось тяжким комком в усталой разбитой душе, в больном стариковском теле. Который уже раз проигрывал в памяти несчастный день 1 марта прошлого года, когда ответил «да» на вопрос Алексеева об отречении Николая. Если бы не разрушили империю, то теперь вместе с французами, англичанами, американцами праздновали бы великую победу. Никто и ничто не спасет Россию. Ни бандит Шкуро, ни тупой Деникин с кучкой запутавшихся офицеров, ни пьяный невежественный народ, развращенный преступными лозунгами большевиков.
Ночь прошла тяжело — снились черные кошмары. Светало поздно, и можно было еще спать, но разбудил гудок паровоза на станции.
Прибыл бронепоезд «Революция» с прицепленным салон-вагоном главнокомандующего Сорокина. Несмотря на ранний час, его встречали местные власти — уже знали, что в Пятигорске обоснуется правительство республики. Сорокин приехал первым. Легко выпрыгнул та перрон. В черкеске, папахе, с маузером на поясе. Главкома сопровождал начальник конвоя. Коротко поздоровавшись с встречающими, никому не подав руки, Сорокин спросил, где будет расположен его штаб, приказал сопровождающему:
— Васьков, поехали посмотрим.
Подошел молодой, высокий, в шинели, перепоясанной портупеей, тоже с маузером на поясе, представился:
— Комиссар Ге. Назначен председателем Чека. Сегодня провожу операцию по очищению города от контрреволюционных элементов. Составлен список. Будете проверять?
— Не до списков мне. Сами занимайтесь. Всю контру — в расход. Потом доложите.
Бывший студент Петербургского университета Ге действовал решительно и быстро. Наступило серое сырое утро, и по улицам Пятигорска двинулись в сторону кладбища небольшие жуткие группки: 2–3 бойца с шашками наголо гнали полураздетого обреченного. Помощник командира отряда особого назначения Палихин с несколькими красноармейцами ворвался в дом генерала Рузского. Лена, едва не теряя сознание от страха, стояла у двери в генеральскую спальню. Другие домашние застыли в ужасе. Все были не похожи на людей — ни Лена, ни Палихин не узнали друг друга.
— Николай Владимирович в постели, — бормотала Лена. — Он… болен… старый…
— Приказ Чека, — сказал Палихин, не глядя на нее, и приказал своим бойцам вытащить генерала из спальни.
Крепкие, самоуверенные, привыкшие убивать, бойцы особого отряда выволокли в прихожую генерала в нижнем белье. Он пытался что-то объяснять, хотел одеться, но красноармеец крикнул:
— Так подохнешь, контра! Нечего, мундир портить.
Они повели его, босого, в белом помятом белье.
Не один он такой шел в свой последний путь. Некоторые из жертв пытались объясняться, кричали, плакали, задерживали движение, и сопровождающие покалывали, поторапливали их клинками. Лена зачем-то пошла следом. Кроме нее и другие молчаливые свидетели опасливо шли поодаль, провожая согнувшихся, посиневших, уже наполовину умерших. Их подводили к кладбищу. Здесь, у самой ограды, наспех заканчивали рытье длинной неглубокой ямы. Обреченного подводили к краю ямы, ставили на колени и рубили шашкой. Лена с ужасом смотрела, как убивали священника: он с воем упал в яму, его живого засыпали землей, а он пытался выкарабкаться, молил о помощи…
В центре происходящего был председатель Чека Атарбеков, молодой бородач с уныло сведенными губами, Он подошел к Рузскому, которого уже заставили стать на колени, спросил, хрипя от холода и злобы:
— Теперь ты, генерал, признаешь власть революции.
— Власть разбоя и убийц! Это и есть ваша великая революция…
— Руби его! — взвизгнул Атарбеков. — Руби гада, контру!
— Шею тяни, контра, — приказал солдат. — Не признаешь, значит, тогда вот так!..
И ловким рассчитанным ударом снес голову генерала.
— Вот так я их, товарищ Атарбеков.
— Так их и надо.
— Не у каждого так ловко выходит, — объяснял чекист, осторожно сталкивая кучку окровавленного белья с остатками человека в яму.
Елена смотрела, не понимая, где она и зачем стоит здесь. Рядом с ней оказался бледный худой субъект, дрожащий не то от холода, не то от страха, а может, от садистского восторга. Он нечаянно толкнул ее в плечо, и она покачнулась, едва не упав как подрубленная. «Ты чего? Ты чего? — испуганно зачастил дрожащий. — Иди, девка, домой. Иди, иди…» И Лена послушно повернула к дому.
Когда приехал муж, она рассказала ему, как убивали генерала. Они шли к центру по бывшей тополиной аллее, и Михаил, выслушав странный рассказ жены, некстати заметил:
— Зачем они деревья-то вырубили?
— Ты что? — Лена даже остановилась.
— Да, конечно, — спохватился Михаил Петрович, — жаль генерала. Меня тоже расстреливали.
— Тоже… Молчи уж. А вот здесь, на площади, комиссаров вешали. Народ смотрел и говорил: «Так им и надо». Везде убийства, казни. Как можно жить в этом ужасе? У нас будет ребенок. Можно растить ребенка в этой сумасшедшей стране?
— Леночка, не мучай себя черными мыслями. Жизнь станет прекрасной. Мы победим, и тогда…
— А сейчас можно уехать в Москву? Там же легче, спокойнее. Москва — наш город.
— Там, Леночка, есть нечего. Так я пошел. К обеду вернусь. Ты в гостиницу? Ах да. На рынок. Деньги не жалей. Я сегодня еще получу.
Он скрылся в дверях правительственного здания.
С тротуара напротив за супружеской парой наблюдал Кузьменко. Он был в поношенной красноармейской шинели и солдатской папахе со звездой, и ничем не отличался от многих таких же красных солдат, снующих по площади. Кузьменко полюбовался Леной, кутавшейся в синее пальто по фигуре, разглядел ее спутника, одетого по-командирски, но без нашивок и без оружия.
— Хорошо со старыми друзьями встретиться. Да, Елена Аркадьевна? — подойдя к Лене, сказал Кузьменко негромко, с осторожной улыбкой.
— Ты чего здесь? — Лена явно испугалась. — Шпионишь тут? С тобой и меня схватят. Исчезай туда, откуда пришел.
— Не с руки мне спешить. Дело есть.
— Не с руки? Да я не побоюсь, крикну чекистам знакомым — и тебя тут же к стенке поставят. Не успеешь и обо мне ничего сказать. Да тебе и с казать-то нечего. Водил меня к белому начальнику, а тот насильничал. Вон в том доме Чека, Там и останешься.