Осененные высокими медвежьими шапками, в синих мундирах, белых ремнях, с красными султанами и эполетами, они казались маковым цветом среди снежного поля… Командуя одними казаками, мы жужжали вокруг сменявшихся колонн неприятельских, у коих отбивали отставшие обозы и орудия, иногда отрывали рассыпанные или растянутые на дороге взводы, но колонны оставались невредимыми… Полковники, офицеры, урядники, многие простые казаки устремлялись на неприятеля, но все было тщетно. Колонны двигались одна за другой, отгоняя нас ружейными выстрелами и издеваясь над нашим вокруг них бесполезным наездничеством… Гвардия с Наполеоном прошла среди казаков наших, как 100-пушечный корабль между рыбачьими лодками».
Французский автор «Походного журнала» (Labaume, Letters sur la querre) сделал полукурьезную запись о событиях 1812 г.: «Наша артиллерия была взята в плен в битве [под Тарутином|, артиллеристы обезоружены и уведены. В тот же вечер захватившие их казаки, празднуя победу и уже изрядно выпившие, вздумали закончить день — радостный для них и горький для нас — национальными танцами, причем, разумеется, выпивка была забыта. Сердца их размягчились, они захотели всех сделать участниками веселья, радости, вспомнили о своих пленных и пригласили их принять участие в веселье. Наши бедные артиллеристы сначала воспользовались этим приглашением только как отдыхом от своей смертельной усталости, но потом, мало-помалу, под впечатлением дружеского обращения, присоединились к танцам и приняли искреннее участие в них. Казакам так это понравилось, что они совсем разнежились, и когда обоюдная дружба дошла до высшей точки — французы наши оделись в полную форму, взяли оружие и после самых сердечных рукопожатий, объятий и поцелуев расстались с казаками — их отпустили домой, и таким образом артиллеристы вернулись к своим частям».
Как не считать преступлением пьяное панибратство, «сердечные рукопожатия, объятия и поцелуи», после чего враги отпускаются? Отпускаются, чтобы и дальше убивать русских!
Подобная вольница никак не могла устраивать командование.
«После Отечественной войны 1812 года все оценили значение этой иррегулярной конницы на театре военных действий. Усилия администрации были направлены на то, чтобы поддерживать эту силу в боеспособном состоянии, ее достоинства преумножать, а недостатки преуменьшить. Например, делать казачьи части более дисциплинированными и отучить их от грабежей.
В 1835 году были изданы положение и штаты Донского Войска, которые закрепили его обособление в замкнутом военное сословие. Согласно положению все мужское казачье население с 18 лет было обязано нести службу в течение 25 лет, являясь в полки со своим обмундированием, снаряжением, холодным оружием и лошадью. За службу каждому казаку в постоянное пользование выделяли земельный надел (довольно большой — 30 десятин)».
Я не знаю, то ли мешала мысль о собственной земле, то ли осознание того, что рискуешь отнюдь не не казенным вооружением, но казаки и впредь не могли сравниться с регулярной кавалерией вплоть до Русско-японской войны 1904–1905 гг., в которой принимали участие 162 сотни (Сибирское, Уральское, Оренбургское, Амурское, Забайкальское, Донское казачьи войска).
Считается, что «японская конница боялась конного боя и не отходила от пехоты. По общему мнению, ее подготовка была хуже, чем у нашей кавалерии».
Но здесь важно учитывать, что наша кавалерия вообще и казаки в частности имели разную боеспособность. Например, по одним источникам (А. Бегунова, «Сабли остры, кони быстры…»), «по боевой подготовке казачьи части превосходили японцев, но лучше всего действовали в одиночку или малыми партиями. МАНЕВРИРОВАТЬ В СОСТАВЕ БОЛЬШИХ ОТРЯДОВ ОНИ НЕ УМЕЛИ (выделено мной. — O.K.)».
Другие источники (А. Керсновский. «История русской армии») сохранили еще более безжалостные оценки: «При столкновении с неприятелем казаки зауральских войск всегда хватались не за шашку, а за винтовку (сказывались охотничьи инстинкты), и в результате — полное отсутствие конных дел. На это жаловался и Куропаткин: «Хотя наши разведывательные отряды достигают силы в одну или несколько сотен, их зачастую останавливает десяток японских пехотинцев. Будь у казаков более воинственный дух, они атаковали бы противника в шашки». Со всем этим дух этих людей был неплох — им не хватало лишь надлежащего воспитания и хороших начальников».
Известно, что A.B. Суворов высоко ценил «казачков», но он не бросал казачьи сотни во фронтальные атаки. Суворов использовал их там, где они были сильны: в налетах, засадах, в создании кавалерийских завес, для разведки и преследовании разбитого врага. И это приводило к блестящим результатам.
Там, где не было непосредственной сабельной сшибки, а приходилось вести огневой бой, казаки зарекомендовали себя с наилучшей стороны.
В хранящемся у меня Сборнике материалов по Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. на Балканском полуострове (Выпуск 30. — СПб.: Военно-историческая комиссия Главного штаба, 1902 г.) есть подробный доклад от 9 июня 1877 г. № 40 командира Донского каз. № 11 полка командиру 2-й бригады 11-й кав. дивизии.
«…Не долго, однако, продолжалось колебание турок, к ним подошел резерв; заняв опушку леса, они открыли сильный огонь по казакам и, под прикрытием этого огня, с неистовым криком опять бросились к лодкам, брошенным на берегу с их ранеными, лежащими на дне |лодок]. Три раза они были отбиваемы и отбрасываемы в лес. Наконец, в четвертый — дружным натиском приблизились к лодкам и начали тянуть их по [реке] Борче вверх; этого только и ждали казаки, — они на выбор расстреливали неприятеля и тем постоянно замедляли движение лодок, иногда бросаемых и относимых течением даже назад; своих раненых и убитых турки принуждены были класть постоянно в лодки и продолжать свою трудную и опасную работу под метким огнем станичников, которые, ободрившись, не обращали уже внимания на неприятельских стрелков, расположенных на опушке берегового леса, а прикрытые ровиками, метко выбирали свои жертвы из тянувших лодки с ранеными. По мере потери турок, к лодкам постоянно прибывали из леса свежие люди и тянули их, издавая неистовые крики при каждой потере; сами казаки отдали им полную справедливость за их бесстрашие, а за то, что не оставили ни одного из своих убитых и раненых, назвали их молодцами.
В половине третьего казаки открыли огонь и постоянно поддерживали его в течение более часа, выдерживая при этом и сами такой же со стороны неприятеля. По верным показаниям наших молодцов, турок было не менее 60 или 70 человек, что подтверждается также и по пространству ружейного неприятельского огня, виденного очень ясно с берега у г. Калараша.
По первым выстрелам наших ночных охотников, все в Калараше засуетились — все спешили на помощь своим товарищам; три лодки мигом сформировались-и полетели на место побоища; становилось уже совершенно видно и турки, заметив, вероятно, спешившее подкрепление, начали подаваться по берегу Борчи вверх, преследуемые отважными пловцами-станичниками. По приходе первой лодки подкрепления, отправлен был в Калараш раненый в ногу казак Андрей Данилов, остальные же лодки с охотниками Заправились прямо на место побоища, по левую сторону р. Борчи, где находился неприятель. Обильные истоки крови и найденные свежие куски человеческого мозга (!) свидетельствуют о понесенной потере неприятеля; много мест, где лежали убитые и много следов, по которым тащили их в лес. Потеря с нашей стороны — в одном раненом, совершенно ничтожна в сравнении с неприятелем, причина же тому очевидна: казаки выбрали себе места заблаговременно и сидели в канавах защищенные, неприятель же был открыт совершенно, да при этом ему приходилось тащить лодки, не отвечая на меткие выстрелы казаков и быть только невинными их жертвами. Рана казака Данилова не опасна — пуля пробила нижнюю мякоть левой ноги и с противоположной стороны засела под кожей. Выпущено боевых зарядов 11 человеками 284.