— Любезный мой дядюшка, — начал он, стараясь говорить непринужденно и свободно, — уж вам-то более, чем прочим, известны служба моя и вся жизнь. Никогда, слышите, никогда я не ссорился с Катиш. Не спорю, прежде я настаивал на ее возвращении. Но нынче побывав в Вене, я понял, что сие пока невозможно.
— Вот как? — озадаченно произнес Кирилл Александрович. — И что же ты теперь будешь делать?
— Ждать, — коротко ответил Багратион.
На следующий день после завтрака он отправился на прогулку по Петровке. Стояла теплая, солнечная погода, наверное, уже в последний раз в коротком московском бабьем лете. Оделся князь довольно легко: армейский картуз с темно-зеленой тульей и темнозеленый же форменный сюртук, но без орденов и золотых генеральских эполет, поскольку Петр Иванович хотел затеряться в толпе и не привлекать к себе внимания. В Санкт-Петербурге такие вольности не дозволялись, но в Москве, непритязательной и демократичной, обычно сходили с рук.
По улице спешили вечно озабоченные чем-то москвичи, проезжали, стуча колесами по булыжной мостовой, экипажи и кареты. Генерал от инфантерии дошел до Бульварного кольца с его деревьями, понемногу теряющими листву. Редкие скамейки занимали няньки с детьми или молодые франты в цилиндрах и с тросточками.
Петр Иванович снова вернулся на Петровку. Метров за сто от особняка князей Щербатовых располагался тот самый Английский клуб, где весной 1806 года устроила ему пышную встречу московская знать.
Шальная мысль мелькнула у Багратиона, и он направился к зданию с колоннадой, решив войти в него. Но дорогу ему преградил дородный швейцар в ливрее, роскошно расшитой золотыми галунами:
— Вы куда, ваше благородие? — спросил привратник.
— Хочу, братец, у вас газеты почитать, — ответил генерал.
Английский клуб действительно славился не только замечательной кухней, но и читальным залом, где выписывали все мало-мальски заметные российские и европейские периодические издания. Сидя в мягких креслах, в полной тишине можно было полистать подшивки не только венской «Vinner Zeitunng», ставшей ему почти родной, но и берлинской «Berliner Zeitung», и парижской «Monitor».
— Посторонним хода нет, — сказал швейцар.
— Я член Английского клуба.
— Вы, ваше благородие? — смерил его недоверчивым взглядом швейцар. — Не может того быть. Таких в клуб не принимают.
— Вот что, братец. Позови-ка главного распорядителя. Пусть он проверит списки. Я князь Багратион.
Недоразумение разрешилось, но не так скоро, как думал генерал от инфантерии. Главный распорядитель тоже не узнал его в лицо, он недавно занял эту должность. Потом служитель провел его в зал и принес свои извинения. Оправдание у него имелось: слишком давно герой Шенграбена и Аустерлица не появлялся здесь, слишком просто он оделся для визита. Тон в Английском клубе задавали князь Хованский, князь Щербатов, князь Голицын, граф Ростопчин, граф Гудович и другие титулованные и несметно богатые московские жители.
Остроумец, способный на дикие, совершенно необъяснимые выходки, обер-камергер двора Его Императорского Величества граф Федор Ростопчин, которому Екатерина Вторая дала прозвище «сумасшедший Федька», тогда еще не принял на себя роль русского патриота, как то случилось летом 1812 года. Он изъяснялся исключительно по-французски, женился на католичке, детей отправил учиться в Швейцарию. Встретив в тот день в Английском клубе Петра Ивановича в скромном армейском сюртуке, Ростопчин был вынужден перейти на родной язык, и это потрясло впечатлительного графа необычайно.
Позже граф написал своему знакомому, графу Каменскому, воевавшему с турками на Дунае, подробное письмо о визите Багратиона. Как часто бывает у шизофреников, будущий генерал-губернатор Москвы, допустивший пожар в ней, точно кожей почувствовал некое подводное течение, общее настроение собеседников, не выраженное ни словами, ни поступками. «Зачем он приезжал? — риторически вопрошал в письме «сумасшедший Федька». — Ведь его тут принимали худо.»
По заснеженному первопутку князь Петр отправился обратно в Санкт-Петербург в начале декабря 1810 года.
Зимние дороги в России тогда были куда более приятнее ухабистых летних или размытых весенне-осенних. Кибитка, поставленная на полозья, летела, как птица, по накатанному, почти ледяному тракту, останавливаясь лишь на почтовых станциях для смены лошадей. Там озябших путников бесплатно угощали чаем и за отдельную плату давали горячий обед.
Но расступились неоглядные белые поля и почерневшие от морозов рощи, ельники и дубравы, мелькнули бревенчатые избы пригорода, и стольный град Питер со всеми своими дворцами, прямыми проспектами и гранитными набережными вдоль берегов Невы и ее притоков предстал перед генералом от инфантерии в гордой красе.
На городской заставе унтер-офицер гарнизонного полка записал его чин, титул, фамилию в толстую книгу, затем открыл шлагбаум.
Много раз въезжал потомок грузинских царей в Северную Пальмиру, но нынче — с особым настроением и особым ожиданием. Он договорился с Екатериной Павловной в Вене, что письма их пойдут с русским дипломатическим курьером, и потому прежде всего следовало Багратиону навестить своего знакомого в почтовой экспедиции Министерства иностранных дел.
Там его ждали два послания. Первое пришло в середине октября. Любезная супруга коротко извещала мужа о том, что 28 сентября сего года она благополучно разрешилась от беремени. На свет появился крепкий, здоровый ребенок. Далее княгиня Багратион добавляла несколько слов как бы в свое оправдание: это — не мальчик, а девочка.
Действительно, генерал больше бы обрадовался мальчику. Как-никак, но все-таки наследник. Уж ему-то Багратион дал бы достойное образование, определил в своей лейб-гвардии Егерский полк, довел до офицерского чина, благословил на служение Отечеству.
В старости сей малый утешал бы бывалого воина своим бравым видом — в темно-зеленом мундире с оранжевыми обшлагами, с золотыми — дай Бог, полковничьими или генеральскими — эполетами и при шпаге с наградным, Георгиевским темляком. [30]
Перечитывая письмо из шести строк, Петр Иванович невольно усмехался. Ну и бракодел этот несносный граф Меттерних! Женщины рожают от него одних девчонок. Например, его законная жена — трех дочерей. Сам он в долгу, как в шелку, ибо французы захватили поместья, принадлежащие ему в Моравии. Теперь, однако, говорят, будто Наполеон распорядился вернуть их австрийскому министру иностранных дел. Так ведь не задаром! За услугу, которая ныне ни для кого не тайна. Меттерних обязался вовлечь монархию Габсбургов в антироссийский военный союз с Францией.
Второе письмо, пришедшее через неделю после первого, сильно от него отличалось: вместо шести строк — две страницы. Оно тоже начиналось с семейных новостей. Девочку крестили по православному обряду и нарекли именем Анна. Она отлично себя чувствует, много ест и крепко, спокойно спит.