— Фрикен, ты несносна! Упряма как ослица!
Девочка пыталась добиться ответа на вопрос, в чем именно она не права. Но получала… пощечины и визг:
— Это не твое дело! Марианна будет королевой, невзирая на все глупости, которые твердит монах! А ты не будешь никем!
Обидно, очень обидно… Фрикен подружилась с Марианной Брауншвейгской, но мать эту дружбу умудрилась разрушить. Иоганна-Елизавета так расхваливала перед дочерью ее подругу, пророча Марианне блестящее замужество, что Фике не выдержала и возразила, чего делать категорически не рекомендовалось:
— Но монах из дома Менгден, который пророчествует о будущем по чертам лица, сказал, что не видит над головой Марианны ни одной короны…
Получила пощечину и все же добавила:
— А над моей целых три! Он так сказал.
Ответная истерика принцессы Иоганны перешла разумные пределы, и та с визгом отхлестала дочь по щекам.
Этот случай еще сыграет свою роль, но позже Фике удастся побороть даже мать.
Мадемуазель Кардель успокаивала свою подопечную:
— Стоило ли возражать? Лучше бы промолчали…
И снова хороший урок — если нет смысла бунтовать, лучше промолчи. Фике усвоила, позже пригодилось.
Она даже сама не понимала, что с самых ранних лет живет желанием доказать матери, что та зря не любила дочь, что на нее стоило обратить внимание. Девочка просто жаждала понимания, одобрения, восхищения своими успехами, ревновала мать к другим детям, даже чужим, завидовала им. Но ревность и зависть не превратили девочку в замкнутое озлобленное существо, возможно, помогли умная забота и душевность мадемуазель Кардель. Эту женщину следовало бы благодарить за основы характера маленькой Фике, потом ставшие стержнем, на котором сама Фике выкристаллизовала свою личность блестящей, одной из самых успешных и разумных правительниц — Екатерины Великой.
А тогда мать только и знала, что унижала дочь, даже там, где этого делать было просто нельзя. Девочке постоянно твердилось, что она дурнушка, что понравиться людям ей будет неимоверно трудно, что она ничтожество по сравнению со своей замечательной матерью.
Иоганна-Елизавета так вовсе не думала, ей просто казалось, что, услышав о недостатках, девочка постарается их исправить и станет много лучше, чем она есть. Это вообще было время, когда в семьях к детям относились как к взрослым, но не уважая их личность, а принижая. Мальчики и девочки с ранних лет должны были во всем подражать родителям и воспитателям, не имея права ни на детские игры, ни на какие-то послабления. Маленькая принцесса обязана вести себя, как взрослая девушка, непозволительно не только шалить, но думать о разных глупостях. А если поступать «по-взрослому» не хотелось или не получалось, следовало наказание.
Применительно к Фрикен это были пощечины, но не потому, что мать не могла поколотить ее крепче (и такое бывало), просто у девочки хватало ума избежать наказания, стараясь не давать повода для такового. Этот детский опыт позже очень пригодился ей, когда больше десяти лет приходилось терпеть часто незаслуженные обиды и унижения, жить не просто под строгим надзором, а фактически под арестом, когда только выработанная в детстве привычка подчиняться, не подчиняясь, во всем соглашаться, не унижаясь, терпеть, не обозлясь, помогла вынести все, не став ни злюкой, ни истеричкой, ни забитым существом. Она сумела выстоять рядом с матерью, сумеет и позже, рядом с мужем и свекровью. Хорошая школа Цербста помогла Фрикен стать Екатериной Великой, но как же девочке тогда хотелось, чтобы ее не учили вот так — несправедливо и жестоко!
Нет, мать вовсе не занималась ковкой характера дочери, она просто жила, как жила, заботясь прежде всего о себе, о своих светских успехах, о своем благополучии. А дочь… она просто была рядом и попадала под руку со своим несносным характером, вечными противоречиями и неумением соответствовать материнским запросам. Ну как тут было не пустить в ход руки? В ответ на очередное несоответствие Фрикен получала порцию пощечин…
В семье часто шли разговоры о будущем детей, и не только своих собственных. Иоганна-Елизавета считала себя обойденной судьбой, ведь ее родственники были столь успешны, а она вынуждена прозябать в маленьком захолустном Штеттине! И все потому, что муж слишком ленив и тяжеловесен, чтобы подсуетиться и получить-таки должность при дворе. Сама принцесса считала себя достойной куда лучшей участи, чем замужество за Христианом-Августом, ведь она была столь утонченна, столь умна, столь умела в светских интригах! И все эти достоинства пропадали втуне из-за простого упрямства медлительного супруга! Ну и что, что он отменный служака, добросовестен и хорош на своем месте, его место, может, и в Цербсте или Штеттине, а вот ее — при дворе!
Ее братьям везло куда больше… А некоторым родственникам, того отнюдь не заслуживавшим, так и вовсе…
Одним из таких был двоюродный племянник Карл-Петер-Ульрих.
Иоганна-Елизавета возвращалась с дочерью из Гамбурга, где гостила, в Штеттин, но ее передвижения отнюдь не были логичными, а потому карета двигалась на северо-восток в сторону Любека. У принцессы Цербстской везде находились родственники, которых нужно было навестить, а любое пребывание затягивалось минимум на месяц. На сей раз ей оказалось непременно нужно посетить брата — Адольфа-Фредерика, принца-епископа Любекского, и они ехали в Эйтин подле Любека.
Нет, Иоганна-Елизавета вовсе не пылала столь сильными родственными чувствами к брату, но отправилась вместе со своей матерью Альбертиной-Фредерикой, другим братом Фридрихом-Августом и сестрой Анной, чтобы познакомиться с воспитанником епископа Любекского Петером-Ульрихом. Разве такое семейное мероприятие могло пройти без участия вездесущей Иоганны-Елизаветы? Конечно, вместе с ней ехала и дочь, ровесница этого самого воспитанника.
Уж мнением дочери мать не интересовалась вовсе, но и Фрикен давно привыкла к кочевой жизни, не ведая, где и когда окажется снова. Она спокойно принимала любые дорожные невзгоды и неудобства, легко осваивалась на новом месте, заводила новые знакомства… Девочке было интересно посмотреть на жизнь родственников и вообще других людей. Мало того, сама не осознавая, она начинала критически смотреть на мать. Иоганна-Елизавета везде старалась выглядеть куда значительней, чем была на самом деле, держать себя так, словно она что-то значит и ее крохотное княжество Цербстское чего-то стоит. Иоганна знала все сплетни двора, чувствовала себя как рыба в воде в любой гостиной, во все вмешивалась…
Но острый детский взгляд, еще не до конца понимая происходящее, невольно подмечал, что Цербст куда захолустней любого другого посещаемого ими города, что двор Иоганны и вовсе ничтожен, что саму мать нередко воспринимают именно как представительницу захолустного обедневшего Цербста, а не как знатную даму. Такой прием не мешал матери считать себя особой значимой и рассуждать обо всем так, словно от нее что-то зависело в этой жизни где-то, кроме собственной семьи.
Сейчас она со знанием дела рассуждала, что некоторым совершенно непригодным для того людям категорически везет.