Екатерина с досадой заметила, как едва сдерживают насмешливые улыбки придворные, как даже фрейлины хихикают, понимая, что князь говорит глупости. И она не выдержала. Попыталась осадить тихонько, чтобы понял, что смешон:
— Ваше высочество, сколько же вам было лет?
Но Петр не понял, он ответил громко и недоуменно:
— Мне лет?
Требовалось срочно исправлять положение.
— Вы, вероятно, участвовали в сем доблестном сражении вместе с отцом?
— Нет! Я воевал сам.
Насмешник Нарышкин уже сообразил, в чем дело, и не преминул вмешаться:
— Это было при жизни вашего отца?
— Да, года за три-четыре до его смерти!
Екатерина разозлилась, понимая, что завтра над князем станет потешаться весь двор.
— Ваше высочество, но вам тогда было всего шесть лет.
Петр вскочил, стал кричать, что она вечно его одергивает, старается уличить его во лжи!
Это было нелепо и несправедливо, потому что Екатерина никогда не одергивала своего жениха, а прилюдно возразила ему вообще впервые. Компания напряглась, ожидая скандала. Великая княжна с достоинством выпрямилась, то, что он ее жених и великий князь, не позволяет кричать на нее и открыто говорить гадости.
— Это не я вас уличаю, а календарь. Ваш отец умер, когда вам не исполнилось и одиннадцати.
— Вы всегда норовите выставить меня в смешном свете! — Это прозвучало уже по-немецки, князю надоело общаться по-русски и по-французски.
Свора выскочила из залы вслед за своим хозяином. Повисло тягостное молчание. Вечер был безнадежно испорчен, расходились молча…
В этом возрасте девушки взрослеют раньше юношей, а великий князь к тому же вообще не желал взрослеть. В Киле у него отняли детство, и теперь он наверстывал прежние годы, словно решив, что не успокоится, пока не отыграет свое. Но играть вместе с великим князем его придворные не собирались, он понимал, что смешон своими детскими забавами, а потому норовил удалиться от Екатерины с ее веселой компанией. Куда проще с послушными собаками, которые готовы смотреть в рот и выполнять любые команды. Как всякий слабый человек, он чувствовал себя куда лучше среди тех, кто был еще слабее.
А уж солдатики из крахмала или свинца вовсе не могли прекословить, они подчинялись любым командам и могли быть при желании даже уничтожены! Чем не товарищи по играм?
Ему очень хотелось быть вместе со всеми, так же ловко прыгать, ловить мяч, так же веселиться, слушать пение, быть галантным, остроумным, взрослым, наконец. Но не получалось. Если бы Петр просто пришел в эту компанию и тихо посидел, ему удалось бы почувствовать их настрой — лиричный и веселый одновременно, но он предпочитал быть заметным, а потому, не умея поддержать, этот настрой разрушал, вызывая всеобщую досаду.
Нет, Петр не был ни придурком, ни недоумком, тогда еще не был… Просто он с детства видел казарменную муштру и слышал разговоры взрослых вояк, кичившихся друг перед дружкой своими победами на поле брани и победами в постели. Это не были любовные победы, сердечные дела, это была грубая проза жизни, которая приемлема в грубой мужской среде, среди лакеев или фельдфебелей, но никак не в молодой, наполовину женской компании.
Петр просто не понимал, что нужно иначе, он был так воспитан. Приехав в Россию, решил, что все поклоны, амуры, щебетание и смех — это выдумки тетушки, которая и в подметки не годится императору Фридриху, а потому занимается одними глупостями. Фрикен сначала показалась своим человеком, с которым можно говорить об интересном, о том, в чем он сам силен, но теперь и она словно отдалялась, и это было ужасно.
Юноша не мог щебетать о французской литературе, он ее просто не знал, он не умел быть галантным, потому что с детства видел только грубость, он не мог быть ловким, потому что вечно болел и был слаб, он не умел быть приятным — его этому не учили. И он был таким, каким был, — грубым, невоспитанным, болтливым зазнайкой, не считающимся с окружающими. Петр любил музыку, разбирался в ней куда лучше невесты и ее друзей, но показать этого не мог, он любил картины, но никто об этом не догадывался, у князя была большая библиотека, но что это за библиотека! Кого из придворных могли заинтересовать книги по фортификации?
Компания Екатерины не блистала образованием или глубокими знаниями, не читала тома по Всемирной истории или философские труды, этим занялась только Екатерина, и то позже, но насмешник Лев Нарышкин умел развеселить друзей легким рассказом или даже пародией на кого-то, Голицына прекрасно играла, а Бестужев пел… И хотя Петр тоже играл, в голосе его скрипки были маршевые ноты, а смычок бил по струнам, словно приказывая им звучать. С этим позже боролся Гайя, обучавший князя игре уже профессионально.
Екатерина, может, и не была умнее своего жениха, но они были умны по-разному, его блестящая, куда более блестящая память не помогала в беседах просто потому, что Петр выуживал из нее совсем не то, что интересовало общество. Конечно, юноша чувствовал свое несоответствие, которое воспринималось как ненужность, ущербность. Считал, что это из-за его внешней неприглядности, ведь рослому Петру Бестужеву он был чуть выше плеча, с Гендриковым не мог сравниться шириной плеч, а красавчик Чернышев лицо имел куда более приятное, чем у князя.
Все не так, все хуже, а очень хотелось быть лучше всех, ловким, сильным, красивым, легко вести умную беседу, быть в центре внимания, причем внимания восхищенного. Но это, конечно же, не получалось, и Петр… уходил в фантазии. Он то врывался в компанию Екатерины и разрушал там все, выставляя себя болтуном и недоумком, то удалялся в собственный мир, где был полным властелином над лакеями, солдатиками и сворой собак. Там царили приказы, кнут, жестокость, но там он чувствовал себя на вершине. Это было не столько его виной, сколько бедой, но никто из взрослых не замечал, а молодежи было не до того.
Конечно, такое поведение не могло способствовать хорошим отношениям с невестой, они, словно корабли в море, расходились все дальше и дальше… Как ни старалась Екатерина настроить себя, первая любовь к жениху никак не складывалась, не получалось влюбленности, хоть плачь.
Потом Петр заболел, потом еще раз, и еще… подхватил ветряную оспу и лежал, весь покрытый красными пятнышками… потом заболел корью… Он словно и впрямь добирал все, чего недобрал в детстве: будучи семнадцатилетним, болел детскими болезнями.
Любить вечно недужного, хилого жениха не получалось, получалось только жалеть, а Петру от этой жалости становилось только тошней. Когда приходила проведать красивая, цветущая девушка, он зарывался лицом в подушку и кричал, чтобы его оставили в покое.
Елизавета Петровна вернулась в Москву, долго качала головой, поражаясь, почему из всей веселой компании болеет один Петр, ругала его докторов и камердинера, приказала убрать из покоев всех собак и унести солдатиков.
— Ему жениться скоро, а он в куклы играет! Куда Брюммер смотрит?