С Петром тоже произошел совершенно непривычный для нее и неприятный разговор. Екатерина никогда никому не угрожала, но теперь пришлось обещать:
— Если Ваше Высочество еще хоть раз появится в спальне пьяным или примется меня муштровать, я буду вынуждена все рассказать Ее Величеству.
Он взвился:
— А я попрошу, и тебя отправят обратно домой!
Неожиданно для самой себя Екатерина вдруг наклонилась к лицу сидевшего Петра и прошипела:
— Меня, может, и домой, а вас куда-нибудь похуже! Вы забыли, что есть крепость, в которой уже сидит один царевич?
В глазах мужа метнулся страх — конечно, он помнил об Иоанне Антоновиче.
Она выпрямилась и посмотрела на Петра свысока. В ответ услышала:
— Я… я… когда я стану императором, велю заточить туда тебя!
Это неслось уже вслед, в спину. Екатерина на мгновение замерла. Очень хотелось сказать: «Стань еще!», но она лишь фыркнула:
— Швайн (свинья)!
Петр глупый мальчишка, выкрикнул — и забыл, а она нет. Все годы, что потом жила рядом с мужем, помнила, что вполне может отправить пусть не в крепость, но в монастырь, и подальше. Русские цари отправляли неугодных жен в далекие обители, что равносильно тюрьме.
Нет уж, она не даст повода себя в чем-то обвинить, кроме разве отсутствия наследника. Но об этом думать пока не хотелось.
Неизвестно, донесли ли императрице о произошедшем, но весной она вдруг отправила Молодой двор в Ораниенбаум, как советовал Бестужев.
— Может, хоть соловьи помогут…
Канцлер хмыкнул: какие соловьи! Он-то знал о содержимом комода. Совершенно неразвитый физически князь, перенесший такое множество болезней, влияющих на мужские способности, много пьющий, едва ли вообще когда-то даст потомство, зря Елизавета Петровна надеется… Но сейчас другой наследник ни к чему, потому пусть потешатся молодые в Ораниенбауме, а там видно будет. Бестужев был против Екатерины, но, поняв, что от Петра толку не будет, смирился — с таким мужем любая жена без толку.
Ораниенбаум показался Екатерине концом света, дальше была только пресловутая Сибирь, про которую говаривали, что оттуда не возвращаются. Глядя, как рослые мужики таскают на подводы мебель, то и дело что-то цепляя, царапая, ломая, она усмехнулась: не Сибирь, значит, надежда вернуться есть. Но почему при таком богатстве не завести мебель в каждом дворце, а не перетаскивать ее с места на место, каждый раз что-то портя?
Ораниенбаум начинал строить Меншиков, когда Петр I подарил ему земли напротив Кронштадта. На берегу залива вырос большущий дворец, разбили великолепный парк, придумали массу затей вроде оранжерей с померанцевыми деревьями, по имени которых и названо место. Прорыли канал, по которому суда могли подойти прямо ко дворцу…
Дворец большой, но зимой там никто не жил, весной старые печи немилосердно дымили, пахло сыростью, которая никак не желала покидать дворцовые комнаты. Тогда в Ораниенбауме еще не было ни знаменитого Китайского дворца, ни роскошных интерьеров Голубой и Розовой гостиных, ни Стеклярусного кабинета, ни огромной Катальной горки, ни даже Петерштадта, но все равно Большой дворец хорош. А еще прекрасней окрестности, вековой лес, где замечательная охота, высокие прямые сосны, море вдали…
Здесь был удивительный парк, в нем сумели сохранить лучшие образцы елей, сосен, берез, подсадив дубы, липы, клены, лиственницы… Такая смесь создавала совсем иное ощущение, чем регулярные парки в Берлине или Гамбурге, где бывала Екатерина в детстве, да и Петергоф оказался не похож… В пруду, созданном на речке Карости при помощи хитроумных запруд, и в самой речке в изобилии плескалась рыба, причем рыба недурная — осетры да форель.
Конечно, фонтаны не работали, скульптуры были весьма грязны из-за дождей и ветра, везде запустение. Но устранить эти недостатки большого ума и времени не требовалось, зато какое замечательное место…
Вместе с Ораниенбаумом императрица «подарила» молодым и того, кто мог его преобразовать согласно модным веяниям — совершенно замечательного архитектора Бартоломео Растрелли, который создавал шедевры и ей самой. Смеялась:
— От сердца отрываю, но с вами отправляю, чтобы мастер посмотрел да свое веское слово сказал.
Это был царский подарок — отпустить в дальний Ораниенбаум знаменитого своими работами художника, у которого дела и в Царском Селе по горло, и в самом Петербурге. Именно Растрелли задал тон городу на Неве, создав в нем первые достойные поклонения и почитания в веках дворцы.
Мастер посмотрел и слово сказал, в Ораниенбауме тоже началось строительство, хотя, конечно, не в таких объемах. Но там и Меншиковский-то дворец был не обжит еще, Александр Данилович до конца не достроил, когда в ссылку был сослан, а дальше никто не занимался.
Гуляли по парку, катались в лодках на прудах, но чаще всего Екатерина читала, присев с книгой в хорошую погоду на террасе, а в дождь перед окном, а Петр муштровал своих солдат, вызывая восторг у фрейлин, которым казалось, что его грубые замашки и жестокость и есть признак мужественности. Здесь не было той компании, какая когда-то образовалась в Москве, нынешние фрейлины смотрели великому князю в рот, восторгаясь любой его глупостью, во всем потакали и постоянно хихикали. Екатерина смеялась сама с собой: императрица нарочно выбрала такое сопровождение, чтобы Петр выглядел на их фоне умней? Возможно, так и было, но самой княгине оказалось невыносимо скучно. Выручали все те же книги. Потом она записала в дневнике, что ее учителями были несчастье с уединением.
В один из вечеров Петр принялся привычно разглагольствовать, что́ намерен сделать в Ораниенбауме. Екатерина читала, лежа в постели. Великий князь расхаживал по спальне в шлафроке, размахивая руками, глаза его блестели от собственной придумки. Что-то уж очень разошелся… Екатерина прислушалась.
Петр задумал поставить вместо старой деревянной новую каменную крепость по всем правилам. Ясно: чем бы дитя ни тешилось…
— А кто будет в крепости жить?
— Помните, я говорил о капуцинском монастыре? — Петр обернулся так резко, что шлафрок распахнулся, на мгновение обнажив тощие ноги, князь смущенно запахнулся и продолжил: — Там будем жить мы по законам обители.
— Помню: возить воду в бочке…
Он не заметил легкой насмешки в голосе, согласился почти радостно:
— Да! Ходить в монашеской одежде…
— А к чему тогда крепость?
Спросила и тут же обругала сама себя; он же мог ввести монашеский устав и во дворце, лучше уж крепость: пока ее построят… Может, надоест к тому времени?
— Крепость должна быть! Крепостей вообще должно быть как можно больше! Россия убогая страна, здесь нет крепостей. Я исправлю эту ошибку, построю их на каждом пригорке, на каждой реке, все будут жить в крепостях, тогда страна станет сильной.
— Но в России слишком много пригорков…