Правда, первой утешилась не она, а Мария Симоновна. У Чоглоковой все же оставалась любовь Репнина, которая не улетучилась и не сбежала в деревню… Но его письма к Марии Симоновне, полные страсти, теперь казались Екатерине фальшивыми. А та, напротив, жалела Екатерину, убеждая ее, что, как только Сергей Салтыков вернется из деревни, все станет по-прежнему.
И вот тут совсем недавно здоровый Чоглоков вдруг… помер! Перед своей смертью он позвал Екатерину и долго жаловался на жену, обвиняя Марию Симоновну в неверности. Вообще-то не мешало бы и самому покаяться, но это не снимало вины и с Чоглоковой.
Императрица использовала смерть мужа для отставки жены, Марию Симоновну заменила Владиславова, отчего Екатерина только выиграла, потому что Прасковья Никитична была женщиной замечательной — умной, душевной, развитой. А умершего Чоглокова заменил дядя нового фаворита государыни Александр Иванович Шувалов, ни много ни мало глава Тайной канцелярии!
Чувствовать себя под неусыпным присмотром этого страшного ведомства было просто страшно. У Петра даже случилась истерика, он очень боялся застенков, Тайной канцелярии и вообще всего, связанного с возможной опалой.
— Что вы такое натворили, что за нами приставили следить Шувалова?!
Екатерина разозлилась:
— Это ваш гофмейстер, а не мой! Его приставили следить за вами.
Истерика стала настоящей, Петра пришлось успокаивать, хотя не по себе было обоим. Один вид подергивающего щекой Шувалова внушал ужас. У главы Тайной канцелярии был нервный тик — при малейшем возбуждении дергалась правая половина лица от глаза до подбородка.
Салтыков и удравший вместе с ним Нарышкин вернулись в Петербург, но двор к тому времени собрался в Москву. Это было обычное для Елизаветы Петровны мероприятие, она не жила подолгу на одном месте, а уж на лето перебиралась в Москву частенько. Прожив там некоторое время, императрица и с ней двор вернулись в столицу. Конечно, эти долгие переезды были трудны для уже основательно тяжелой Екатерины, но кто ее спрашивал! Мало того, теперь за ней и Петром в четыре глаза присматривали супруги Шуваловы, один вид которых наводил если не ужас, то уныние.
В Петербурге при приближении родов ей определили место, где они должны пройти, — родильная комната была рядом с покоями императрицы! Это привело Екатерину в ужас, но с Александром Шуваловым и тем более Елизаветой Петровной не поспоришь. Великую княгиню изолировали почти от всех, оставив только Владиславову, предварительно немало напуганную Шуваловым, да повивальную бабку на всякий случай.
Одна, снова одна… Сергей Салтыков пробираться к ней никак не мог, да, видно, и не слишком стремился. Верно, к чему рисковать придворной карьерой, все равно свидание любовным не получится, а просто сочувствовать женщине на сносях как-то не лежала душа.
В ночь с 19 на 20 сентября Екатерина почувствовала сильную боль в пояснице. С трудом смогла дозваться хоть кого-то, акушерка фон Дершарт объявила, что началось, и отправилась сообщать императрице, Шувалову и Петру. Отсутствие помощи страшно испугало Екатерину, роды были первыми, она не представляла, что будет чувствовать, очень переживала, что родит раньше, чем вернется повитуха, но все обошлось.
Пришел заспанный, страшно недовольный князь, следом Шуваловы. У Екатерины билась в голове мысль: только бы ребенок не уродился похожим на Петра, только бы был хорош собой. Что может оказаться копией Салтыкова, даже не думалось.
Потом пришла государыня, быстро распорядилась, как поставить канделябры со свечами, погнала из комнаты Петра с Шуваловым:
— Ни к чему тут мужчинам быть, особливо тем, которым молиться о наследнике надобно. Поди, князь, поди… Моли Господа, чтоб наследник родился.
Между схватками Екатерина тоже молилась, чтобы родился сын, иначе ее обязательно обвинят, что не была достаточно старательна.
Екатерине Елизавета Петровна со знанием дела посоветовала:
— Терпи, Господь нам страдания за первородный грех уготовал, надо терпеть. — И тут же добавила: — А коли невтерпеж будет, так кричи, помогает.
Она не кричала, но мучилась сильно.
В полдень 20 сентября 1754 года в Летнем дворце, на месте которого позже будет построен Михайловский замок, у великой княгини Екатерины Алексеевны родился сын. Новорожденного быстро обмыли и запеленали, священник окрестил его малым крещением, нарекая именем Павел. Родился будущий император Павел I Петрович, чтобы через сорок шесть с половиной лет погибнуть от рук заговорщиков на том же самом месте — в Михайловском замке, который построит, именно опасаясь заговоров.
Ребенка тут же отнесли в отдельные покои, чтобы пестовать его там. О матери, казалось, просто забыли, она свое дело сделала и теперь была просто не нужна!
Екатерина лежала больная, мокрая, несчастная, всеми покинутая, не имея возможности ни переодеться, ни даже перейти на свою постель. Владиславова, которую она попросила сменить постель, замахала руками:
— Ничего не могу сделать без разрешения акушерки, вас запрещено трогать!
— Так позовите акушерку! Я хочу пить, это вы можете сделать?
— Нет, без разрешения не могу.
— Пить прошу, понимаете — пить!
Владиславова тоже сбежала, якобы звать акушерку, а в действительности, чтобы не слышать требований роженицы.
Шла минута за минутой, но никто не появлялся, даже горничные… Они что, решили ее уморить? Екатерина начала тихонько плакать, было больно, она вся мокрая, страшно хотелось пить, сильно дуло, потому что кровать стояла в простенке: с одной стороны получалась дверь, с другой — окно.
Вдруг Екатерина поняла: ее действительно хотят уморить, ведь достаточно простыть — и снова будет лихорадка. А обессиленный организм не справится. Вспомнилась смерть матери Петра Анны Иоанновны, ведь она простыла сразу после родов. Но вместо отчаянья вдруг подкатила злость: нет, она не даст себя погубить! Еще посмотрим, чья возьмет. Несмотря на липкий пот и несмытую кровь, укрылась до подбородка и стала ждать. Придут же когда-нибудь!
Через три часа явилась разодетая в праздничную робу Шувалова, непонимающе уставилась на лежавшую все еще на родильной кровати Екатерину:
— А вы почему здесь?
— Где я должна быть, на том свете?
— Да вас убить мало, до сих пор лежите на мокрой кровати!
— Спасибо, я думаю, вы это и сделаете, если срочно не пришлете акушерку, без нее мне даже воды не дают.
Шувалова на мгновение задумалась, потом кивнула и снова исчезла.
Где-то через полчаса появилась фон Дершарт. Императрица наконец отпустила ее от младенца посмотреть, жива ли мать. Но и она была явно под хмельком, видно, рождение младенца уже праздновали. Праздновали все, кроме той, что родила! Только теперь Екатерину чуть вымыли, переодели и перевели на другую кровать. Но главное — дали пить.