Письма посланнику и канцлеру становились все откровенней. Похоже, они зарвались все трое, что было простительно неопытной в политике Екатерине, но не столь опытным в ней дипломатам.
А Понятовский в Польше воевал с родней за свое возвращение в Россию, только не в составе чужого посольства, а послом Польши. Родители Станислава Августа были категорически против такого поворота дел. Конечно, карьера — это хорошо, сколько можно бездельничать в качестве кавалера посольства, но только не в России! Особенно протестовала мать — Констанция Чарторыйская:
— Нет, нет и нет! Я не желаю, чтобы мой сын губил свои лучшие годы в России!
Станислав Август был в совершенном отчаянии, он буквально бился головой о стену, ведь без поддержки семьи ему ни за что не получить место посла в Петербурге, а значит, не увидеть свою любовь. Тем более Фридрих Прусский «превентивно», как он это назвал, перешел границы Саксонии, и в Европе началась Семилетняя война.
На его счастье, его дяди оказались куда более прозорливыми.
В столовой собирали обычный обед. Пока слуги носили посуду и блюда, небольшой оркестрик уже начал гзенденье, как поляки называли тихую лиричную музыку, сопровождавшую домашние обеды и не мешавшую приятной беседе. На сей раз ее вели дяди Станислава, собравшись у камина. В Польше любили камины, считая, что печь дает тепло, но она глухая и немая, а камин словно разговаривает с человеком. Это старинное почитание пламени и приглашение его к разговору было повсеместным.
Дяди обсуждали будущее Станислава Августа вопреки желанию его матери. Они прекрасно понимали, что в России будущее за Екатериной, или, как они прозвали великую княгиню, Коллетой. Что будет, если ее возлюбленный не вернется в Петербург? Не разозлит ли это будущую императрицу?
— Пусть лучше едет, а Констанции скажем, что по делам в Краков.
Оставался вопрос, как справиться с оппозицией, ведь далеко не всем в Польше был по душе такой посол.
— Придется тебе, Стась, показать себя в России во всем блеске…
И дяди оказались правы в своих расчетах, и Станислав не подвел.
В декабре он примчался в Петербург, радости влюбленных не было предела! Опытный и мудрый Вильямс советовал:
— Встречайтесь где угодно, только не у вас, ведь если вас встретят где-то, это вызовет всего лишь разговоры, но если его увидят у вас, он погиб. И еще будьте осторожны, чтобы не стали видны результаты ваших встреч.
Вильямс знал, о чем говорил, ни для кого не секрет, что Петр не спит в спальне своей супруги, случись что, у Екатерины не будет оправданий…
Но любовники были не просто беспечны, они совершенно потеряли головы.
Тем более Станислав Август действительно произвел фурор при своем представлении при дворе в качестве посла. Он подготовил и прочел речь, в которой сильно польстил Елизавете Петровне, обвинив Фридриха II в развязывании войны и даже назвав того «гидрой». Государыня, уже серьезно ненавидевшая императора Пруссии за его насмешки, была в восторге. Речь напечатали.
Сторонники Понятовского боялись, что сам император Фридрих взъярится, но, к всеобщему изумлению, именно этого не произошло. Фридрих имел чувство юмора, он возрадовался:
— Хотел бы, чтоб у меня, как у гидры, всякий раз отрастали новые головы взамен срубленных!
Напряженные отношения с великим князем после известия о такой реакции его обожаемого Фридриха Прусского стали просто прекрасными. Понятовский ходил в героях, а героям полагались поцелуи дам. Ему лично были нужны поцелуи только одной, зато какой! Екатерина дарила их щедро, она тоже чувствовала себя на седьмом небе. Красавец-любовник не просто вернулся, он сделал все, чтобы стать очень популярным в России, подружился и с императрицей, и с великим князем.
При этом Станислав оставался скромным, романтическим влюбленным. Это ли не восторг?!
Восторг привел к тем самым результатам, о которых предупреждал Вильямс.
Осознав, что беременна, Екатерина пришла в ужас. Это не роман с Салтыковым, когда Петр еще спал в ее спальне и все делалось по желанию государыни. За нынешнюю же беременность можно было поплатиться действительно монастырем. Возможно, это всего лишь ошибка, но рисковать нельзя. Даже если бы она попыталась избавиться от ребенка, это непременно стало бы известно, Елизавету Петровну не проведешь.
Понятовский получил записку о том, что некоторое время они не будут встречаться, хотя его по-прежнему любят. «Так нужно, встретимся уже в Ораниенбауме».
Великокняжеская чета действительно собралась переезжать. И тут Петр пережил необычную сцену с супругой. На счастье Екатерины, заболела Воронцова, она лежала охая, а врачи, заподозрив нечто заразное, запретили князю подходить к фаворитке. Воронцову изолировали, что было весьма на руку великой княгине. Вообще-то ничего страшного у фаворитки не было, но, услышав о ее недомогании, Екатерина попросила врача изолировать ненавистную горбунью хотя бы на время:
— Дайте мне отдохнуть от ее визгливого голоса, уже уши болят.
Петр без своей Лизки откровенно скучал, а потому зашел проведать и супругу. Увидев его, Екатерина… почти залилась слезами.
— Что случилось?
— Вы совсем меня забросили, если бы не болезнь Воронцовой, и не вспомнили бы, что у вас есть жена…
Конечно, Петр не поверил таким крокодиловым слезам, будучи трезвым, он бывал весьма сообразителен.
— Не думаю, мадам, что вы очень страдаете без моего общества.
— Я не могу бывать в ваших компаниях, вы знаете, как мне дурно от запаха табака, а вы ко мне не заходите совсем. Государыня постоянно спрашивает, почему у нас больше нет детей.
Это была откровенная неправда, Елизавете Петровне вполне хватало Павла, и других внуков она не требовала. Князь хмыкнул:
— Вы вполне обошлись без меня…
Она могла бы разыграть смущение, отказываться или говорить еще что-то, и тогда беседа просто ушла бы в долгие пререкания. Но Екатерина выбрала единственно верный путь, она не стала возражать или слушать реплики мужа, гнула свою линию.
Княгиня вдруг опустилась на колени перед сидевшим в кресле супругом, ее нежная ручка легла на руку Петра, отчего тот вздрогнул:
— Ваше высочество, неужели я вам совсем неинтересна? Неужели противна настолько, что не могу заполучить вас в свою спальню, в то время как другие это могут?
В больших глазах блеснули слезы, а ручка скользнула ему на колено словно случайно. Женских слез не выносит подавляющее большинство мужчин, Петру бы вскочить, забегать, но именно этого супруга сделать не позволила. Во-первых, она так и держала руку у него на колене, во-вторых, расположилась так, что, вскочив, он непременно запутался бы в ее юбке.
Петр смутился:
— Я не думаю, что нужен вам.
Она упорно не замечала ни язвительности, ни холодности его тона.