Катон кивнул и медленно вышел. При этом он уже ощущал у себя на затылке ледяное покалывание, явный признак опасности. Заговор распространился шире, чем это представляет себе Нарцисс. Освободители или кто угодно другой готовят нечто гораздо более грандиозное, нежели думает императорский советник. Пока что Катон выявил лишь несколько элементов этой головоломки и не сумел сложить их вместе, но одно совершенно ясно: враг хорошо организован, и его планы уже начали претворяться в жизнь.

Глава четырнадцатая

Солнце уже взошло и должным образом сияло сквозь разрозненные облака. Преторианцы заняли свои места вокруг сцены, с которой император должен был обратиться к собравшимся гостям. Сенаторов и их жён по большей части доставили сюда, на берег Альбанского озера, в носилках. Низшие классы римского общества проделали этот недлинный путь в повозках, верхом или пешком, и теперь должны были стоять позади скамеек, приготовленных для сенаторов. Март уже кончался, так что земля успела подсохнуть, была твёрдой, без этой липкой зимней грязи, что так затрудняла работу инженеров. Им было приказано прокопать канал, через который можно было бы спустить значительную часть воды из озера и окружающих его болот и отвести её в один из притоков Тибра.

Люди центуриона Луркона здорово натрудили себе ноги во время вчерашнего марша из Остии, а два дня назад – во время марша в Остию из Рима. Клавдий произвёл быстрый инспекторский осмотр ведущихся в новой гавани работ и произнёс несколько коротких речей в городе и его окрестностях, решив таким образом уверить народ в своей любви и пообещать крупные доходы, которые, несомненно, поплывут в руки людям от увеличения торгового оборота в новом порту. Император также дал банкет для ведущих политиков, купцов и администрации порта. Облагодетельствовав таким образом народ Остии, император в сопровождении двора двинулся к Альбанскому озеру, где велись ирригационные работы. Таким образом он пытался завоевать любовь также и населения Рима. Здесь Клавдий намеревался сделать какое-то заявление для публики, и в его эскорте всё утро гадали, о чём именно.

– Очередной спектакль будет, – сказал Фусций. – Или раздача хлеба. Может, и то, и другое.

– Пока он не уменьшает наши рационы для раздачи хлеба толпе, пускай себе, – проворчал Макрон. Преторианцы уже три дня сидели на половинном рационе, так что его желудок уже начал бурчать в знак протеста. Несмотря на приказ императора другим городам и сёлам слать в Рим запасы продовольствия из своих резервов, ежедневно в столицу въезжали всего несколько фургонов, но большая часть доставляемых продуктов тут же раскупалась более богатыми, теми, кого не пугали сразу взлетевшие цены. Поставки, которые должны были пополнять общественные зернохранилища, переадресовывались коррумпированными чиновниками и затем разворовывались теми, кому была поручена охрана оставшихся незначительных запасов зерна. Многие бедные и слабые уже умерли с голоду, и фургоны, везущие в город продовольствие, по дороге встречались и разъезжались с повозками, в которых мёртвых вывозили в открытые могилы за стенами Рима. Узкие улочки городских трущоб наполняли вопли и рыдания, плач и проклятия, эхом отражаясь от грязных стен. Макрон удивлялся, что этот взрыв горя до сих пор не перерос в разгул злобы и гнева. И если такое произойдёт, только преторианские когорты да ещё городская стража смогут встать между разъярённой толпой и императором.

Катон прислушивался к разговорам в рядах.

– Если хлеб так и не появится, – заметил он, – Клавдию придётся рассчитывать только на цирковые представления, чтобы успокоить толпу. И ежели он вознамерится устроить представление с боями гладиаторов, ему придётся придумать что-то особенное. Но даже если ему удастся удовлетворить их кровожадность, то их желудки всё равно останутся пустыми.

Фусций пожал плечами:

– Да, надо полагать. Но это может помочь ему выиграть время, ещё несколько дней, пока в город не начнёт снова поступать продовольствие. Только лишь бы он не забирал ничего у нас. А вот если решится и на это, тогда я не отвечаю за последствия, – мрачно добавил молодой преторианец.

– Последствия? – Макрон презрительно сплюнул. – Какие последствия? Клавдий – император, будь я проклят! И может делать всё, что ему вздумается!

– Ты думаешь? – Фусций приподнял бровь. – Он остаётся императором, пока так считает преторианская гвардия. Это мы его сделали императором. И так же легко можем поставить на его место кого-нибудь другого, если он нас к этому вынудит.

– Кто это «мы», о ком ты говоришь? Ты и ещё несколько недовольных ребят?

Фусций оглянулся по сторонам и понизил голос:

– Нас не так уж мало, если судить по тому, о чём всё время говорят в казармах. И когда придёт время, я постараюсь, чтобы ты оказался на правильной стороне, Калид.

– Может быть. Но пока до этого не дошло, я бы на твоём месте держал язык за зубами. Это пахнет изменой, парень.

Катон улыбнулся.

– Ты ж знаешь поговорку: измена – это всего лишь вопрос правильно выбранного момента. Сегодня это и впрямь измена, а завтра уже нет. Фусций прав. Лучше поглядим, как будут развиваться события, прежде чем выбрать, на чьей стороне выступить.

Макрон с отвращением помотал головой:

– Политика… Хороший солдат никогда не должен связываться ни с какой политикой!

– Конечно, я полностью с тобой согласен, – ответил Катон. – Только беда-то в том, что политика иной раз сама связывается с солдатами. Просто не может не связываться. И что тогда делать простому солдату?!

Задав этот вопрос, Катон пристально уставился на Фусция в ожидании ответа. Молодой преторианец молчал, а выражение его лица внезапно превратилось в застывшую маску, и он посмотрел куда-то за плечо Катона.

– Ну и что это такое? – раздался сзади рявкающий голос Тигеллина. – Сплетничаете, как старые бабы? Быстро построиться, император уже на подходе. – Он ткнул пальцем в направлении шатров, установленных на берегу озера.

Там уже суетились германцы-телохранители, и рабы торопливо подтаскивали императорские носилки. Солдаты центурии Луркона подняли щиты и пилумы и начали строиться вокруг сцены. Половина людей встала по обе стороны дорожки, что подходила к сцене сзади, а остальные, включая Катона и Макрона, были расставлены на некотором расстоянии друг от друга с обеих сторон и перед нею. Между тем к озеру прибыли и заняли свои места последние сенаторские семьи.

– Ну и дерьмо… – проворчал Макрон, и Катон резко обернулся к нему:

– Ты о чём?

– Вон там, справа, рядом с красными носилками, видишь группу этих крикливых красавчиков? Погляди незаметно.

Катон небрежно повернул голову и осмотрел сопровождавших императора, пока не заметил группу, про которую говорил Макрон – человек двадцать или около того, молодые аристократы в дорогих туниках под несколько более скромными тогами. Они вроде как группировались вокруг одного типа – высокого, но явно перекормленного индивидуума, чьи жирные щёки явственно тряслись, когда он начинал говорить. Сперва Катон не узнал его на таком расстоянии, но потом этот тип шлёпнул себя по бедру и громко расхохотался, достаточно громко, чтобы его можно было расслышать на фоне шума и громких разговоров прочих сенаторов, многие из которых обернулись в его сторону с выражением явного неодобрения на лицах. Мужчина повернулся и посмотрел в сторону сцены, и Катон почувствовал, как у него заледенело сердце.