– Я об этом даже не думал. – Макрон зевнул. – Пока они в состоянии платить легионам и оставлять военные дела профессионалам, я ни о чём не стану беспокоиться.

Катон удивлённо уставился на него:

– Врёшь ты всё! Не верю! Думаешь, я не знаю, что именно тебя занимает?

Макрон повернулся и посмотрел ему прямо в лицо:

– Если бы даже я думал хоть отчасти так же, как ты, то всё равно считал бы, что я достаточно долго живу на свете, чтобы понимать, что всё это – пустая трата времени. И не стал бы больше морочить себе этим голову. Ты что, можешь изменить мир? Нет. И я не могу. И вообще, это не для нас, не наше это дело. Никогда не было и никогда не будет. Это не для людей нашего класса. Неужто ты думаешь, что мне никогда не приходили в башку такие же мысли? – Макрон сделал паузу, потом продолжил более мягким тоном: – Это вроде как временное безумие. Ничего, с возрастом и не такое проходит. Ну ладно, хватит. Устал я. Пошли спать, надо отдохнуть.

Макрон поднялся на ноги, держа в руке наполовину опустевший мех, и кивнул Катону. Потом пошёл к палатке их секции, откинул полог и исчез внутри. Катон подтянул колени к подбородку, обхватил их руками и уставился в пляшущее пламя костра. Прямой и прагматичный взгляд Макрона на жизненные обстоятельства в равной мере разозлил и огорчил его, как, впрочем, бывало всегда. Катон был ещё достаточно молод душой, чтобы лелеять в ней бесконечные мечты и желания в отношении собственного будущего, и ему требовалось, чтобы и остальные думали так же, как он сам. А если они считали иначе, так это в результате ограниченного кругозора или просто нежелания его понять. И всё же при всех своих честолюбивых идеалистических амбициях он мог вполне хладнокровно рассматривать точку зрения своего друга. В словах Макрона заключалась определённая мудрость, но когда мудрость проистекает только из возраста и наличия большего опыта, она редко оказывается пригодной к делу.

Ночной воздух был прохладен, и Катон начал дрожать. Он сгорбился и съёжился, стараясь сохранить тепло. Невдалеке, за его костром, можно было разглядеть императорский павильон, покрывавшая его белая краска слегка фосфоресцировала в свете звёзд. Интересно, какие мысли занимают сейчас людей вроде Клавдия или его наследников? Людей, вовсе не обречённых на неизвестность и быстрое забвение, а именно такая судьба ожидает большую часть простых людей. Катон отлично понимал, что сотни, даже тысячи лет спустя люди всё равно будут помнить и обсуждать Клавдия, тогда как имена Катона и Макрона и бесчисленных других будут забыты и засыпаны пылью истории. Он долго и с нарастающим чувством обиды и негодования смотрел на силуэт императорского павильона, пока костёр окончательно не погас и не перестал его согревать.

– Ну ладно, – в конце концов пробормотал он себе под нос и встал. – Экий ты, однако, весёлый и бодрый малый, а?

И направился к палатке. И тут заметил чью-то фигуру, продвигающуюся вдоль выстроившихся в одну линию палаток. Когда человек проходил мимо жаровни, поставленной для обогрева часовых, Катон узнал его. Тигеллин. Вот он обменялся приветствиями с одним из часовых. Значит, так, подумал Катон, вот вам ещё один персонаж, которому не дают уснуть тревожные мысли. Он ещё с минуту смотрел вслед центуриону, который шёл куда-то в темноту, по направлению к загородкам для заключённых, а потом нырнул под сень овчин, прикрывавших палатку его секции, осторожно прошёл к своей постели и лёг спать.

Глава двадцать третья

Всё утро по Аппиевой дороге продолжал течь поток людей из Рима. По большей части люди шли пешком, целыми семьями; выглядели они скверно – исхудавшие и оборванные. Младенцы были завёрнуты в грязное тряпьё и привязаны к спинам матерей. Между ними сновали мелкие торговцы со своими товарами, таща их в руках или катя в ручных тележках, битком набитых подушками, веерами и мехами с вином. Обычные продавцы закусок и круглых лепёшек подозрительно отсутствовали. Попадались, хотя и редко, мулы и пони, которые тащили повозки; эти животные выглядели точно такими же изголодавшимися, как и люди, у всех рёбра торчали наружу, выпирая сквозь шкуру. Большинство тягловых животных в Риме уже давно забили и пустили в пищу. Даже их шкуры и кости пошли в дело – их вываривали, чтоб получить водянистый отвар. В этом потоке изголодавшихся масс встречались и такие, кто выглядел явно получше – они по-прежнему нормально питались и поэтому сейчас весело болтали между собой, а их рабы расчищали им дорогу толстыми дубинками и длинными посохами.

Достигнув берега озера, всё это многочисленное сообщество аккуратно распределялось и направлялось к столам, где раздавали хлеб и прочую еду, доставленную сюда из кладовых императорского дворца. Среди обычных лепёшек и хлебов с ломтиками копчёного мяса попадались и деликатесы, о каких обычные люди никогда не слыхали, не то чтобы видели воочию. Медовые пироги, пирожки, начинённые языками жаворонков, копчёные оленьи окорока, кувшины с самым лучшим пивом и горшки с засахаренными фруктами, собранными в каких-то дальних провинциях и доставленными в Рим, несмотря на их огромную стоимость. Некоторые из удостоившихся милости и щедрости императора подолгу глядели на эти невиданные продукты с тупым непониманием, прежде чем их понюхать и попробовать. А большинство просто пыталось обменять их на что-нибудь более знакомое и понятное.

Схватив выданные продукты, люди продолжали тащиться дальше, вокруг озера, ища подходящее местечко, откуда можно будет любоваться предстоящим зрелищем. Пространство вдоль берега быстро заполнялось, а вслед за ним и склон холма позади него, так что Макрону с Катоном, наблюдавшим за всем этим с близкого расстоянии – они по-прежнему располагались сбоку от императорского павильона – противоположный берег казался кишащим разноцветным месивом множества человеческих существ.

– Клянусь богами! – восхищённо произнёс Макрон. – Никогда в жизни не видел сразу столько народу! Наверное, весь Рим сюда подался.

Катон пожал плечами. Невозможно было подсчитать количество людей на том берегу. Он знал, что Большой цирк может вместить более двухсот тысяч зрителей, но если население Рима, как ему говорили, составляет почти миллион душ, тогда, несомненно, большая их часть сегодня находится здесь. Улицы столицы наверняка смотрятся сейчас как пустые пространства города-призрака, их тишину и спокойствие нарушает лишь появление какой-нибудь случайной фигуры или звук чьего-то голоса; это самые слабые, слишком хилые, чтобы отважиться на поход к озеру, или же самые бессовестные, решившие не упускать шанс забраться в какой-нибудь пустой дом или лавку. Только богатые могут позволить себе оставить в городе охрану из вооружённых рабов, чтоб берегли их имущество. Катон повернулся в другую сторону и поглядел на тающие продукты, приготовленные к раздаче населению – их сложили невдалеке от императорского павильона; по его прикидке, эти запасы иссякнут ко второму дню зрелищ. После чего только прибытие кораблей с зерном с Сицилии спасёт императора от голодной толпы.

Если Клавдия свергнут, Освободители тут же проявят себя, выбросив на рынок свои запасы зерна, которые пока что прячут в самом Риме или где-то поблизости от него. Доведя массы голодом до точки кипения и полной готовности к взрыву насилия, они сразу же начнут выступать в роли спасителей и благодетелей общества. От этой мысли у Катона кровь забурлила в жилах. Он приглушил злость и заставил себя сосредоточиться. Если бы он оказался на месте Освободителей, где бы он спрятал это зерно?