— Если его размотать, то до петли достанет, и еще хвост останется.
— Вроде должно.
— Так вперед, привязывай.
— Зачем, Андрей Васильевич? Все едино колокола нам вчетвером не поднять. Тут сто мужиков надобно собрать, не менее.
— А кто тебе сказал, что я собираюсь его поднимать, Пахом? — до шепота понизил голос князь. — Шестьсот пудов! Ты понимаешь, что это такое — шестьсот пудов? Балка, на которой этот пол держится, тоже из мореного дуба. Но это не плоская стена, в которую саблей толком не врубишься. Она узкая, выпирает, там есть место для замаха. Если удастся пропилить ее хотя бы наполовину… Шестьсот пудов, Пахом.
— Она сломается, как тростинка, — еле слышно пробормотал холоп. В его глазах наконец появилось понимание.
— Я побег! — выдохнул Илья и нырнул в люк. Через миг из-под пола послышался равномерный стук.
— Изя, подсади, — подозвал Изольда дядька, с его помощью вскарабкался к самой крепежной петле, размотал с балки канат, примерил и охнул: — Княже… Андрей Васильевич… Достает, но на узел не хватает…
— Тише! Тише, дай сюда. Дай, я расплету.
— Верно, расплести… Прости, княже, сам переплету.
Холоп принялся торопливо раскручивать толстый трос, вытягивать из него тонкие жгутики вверх и вниз, всовывать один в другой и сплетать, превращая канат в некое подобие косы. Зверев наклонился, глянул в люк. Илья, прочно усевшись на третьей сверху ступени, саблей рубил черное бревно. Инструмент был неподходящим, мореный дуб поддавался стали плохо — но все же поддавался, и щепы одна за другой падали в бездну, в черную глубину тоннеля, осветить который слабый свет одинокой свечи никак не мог. Князь достал три восковые палочки из своего запаса, зажег, пристроил рядом с той, что уже догорала, выпрямился.
— Эй, князь! Андрей Васильевич! Эй, ты там мне не балуй! Чего задумал?
— Головой о стену бьюсь, Федот Владиславович. Чего еще я могу делать?
— Проклятый новгородец… Никита! Возьми пятерых холопов, подымись, глянь, чего они там мудрят.
— Осторожный, паскуда, — покачал головой Зверев. — Пахом, как там у тебя?
— Немного еще… Тонко получается. Боюсь, не выдержит.
— Другой веревки все равно нет. Вяжи, а там как Бог даст. Изя, Илью подмени, пусть отдохнет. В две руки быстрее получится.
Из храма послышался грохот. Видать, вампиры влезли в окно и теперь разбирали баррикады, составленные у входных дверей и у той, что вела на звонницу.
— Готово, Андрей Васильевич! — Дядька соскользнул по гладкому боку колокола вниз, на грубо отесанные доски, похлопал ладонью о ладонь.
— Молодец… Живы будем — с меня пиво.
— Да уж не откажусь, — засмеялся холоп. Никакого страха в его голосе больше не осталось.
Шум внизу прекратился. Минутой спустя из-за церкви к боярину выбежал ратник, что-то сказал, указывая наверх. Видать, сундук оказался весомым препятствием, открыть дверь они не смогли.
— Таран будут делать, — предположил Зверев. — Выбить — выбьют, но вот время на приготовления уйдет.
— Лучников сюда! — грозно рыкнул вампир. Люди переглянулись и мигом скользнули вниз, на пол. Вскоре в колокол стукнул стальной наконечник, в кровлю колокольни впились несколько стрел.
— Ну что, Федот Владиславович? — поинтересовался Андрей. — Ты думал, мы в тюрьме? Ан нет, мы в крепости.
— Мне эта крепость на один зуб. Через час наверху буду, — пообещал вампир.
— Жду с нетерпением!
Послышался легкий треск, пол ощутимо просел. Князь и его дядька подпрыгнули, вцепились в поручни. Тут же в воздухе зашуршали стрелы, и люди так же шустро упали назад, на пол.
— Что с нами будет, когда все провалится? — прошептал Пахом.
— Вот, черт! Об этом я как-то не подумал… — признался Андрей.
Послышался новый треск, из люка выскочил и прижался к столбу Изольд, хрипло выдохнул:
— Все! Теперь его очередь.
— Что ты делаешь, сучье племя?! — сорвался на грубость боярин Калединов. — Князь! Проклятие! Ну так тебе же хуже. Все сюда! Все! Тащите сено, обкладывайте церковь. Быстрее, быстрее, эти негодяи чего-то затеяли! Ты слышишь меня, Андрей Васильевич? Слышишь? Живьем зажариться захотел?
— Я напряженно думаю над твоим предложением, Федот Владиславович, — крикнул Зверев. — Может, мне и вправду согласиться? Дай мне еще час, хорошо?
— Не будет тебе боле ни мгновения, князь! Бросай сюда саблю и спускайся. Немедля! Я жду!
— Хотя бы полчаса, Федот Владиславович!
— Немедля! Последний раз спрашиваю: спустишься?
— Я так думаю… Думаю… А ты как, Федот Владиславович, коли властителем главным станешь — землю мне во владение отведешь?
— Поджигай!
— Ох, Андрей Васильевич, — перекрестился Пахом. — Гореть нам все же в геенне огненной.
— Черт, время потянуть не удалось. — Зверев сел, привалившись спиной к подпирающему шатер звонницы столбу. — Теперь все в руках Господа. Молись, Пахом. Ты хороший мужик, тебя он послушает.
Вокруг храма высоко взметнулся огненный смерч. Сено быстро полыхнуло — и так же быстро погасло. Старые бревенчатые стены из твердого, как камень, мореного дуба из-за такого пустяка даже не закоптились.
— Чего стоите? — донеслись снизу грозные крики. — Никита, в дом беги, за горючим маслом. Дай сюда, дай…
Описав огненную дугу, на крышу церкви упал один факел, потом другой, третий, четвертый. Резная деревянная черепица, тонкая и хорошо подсохшая за день на солнце, тут же занялась. Не так рьяно, как сено — но огонь пополз, пополз в разные стороны.
— Скоро тебе станет хорошо, князь! — обрадовался вампир. — Светло и тепло! Тебе понравится! Чего застыли, олухи?! Бадьи готовьте, кадки. Воду с колодца черпайте. Шевелитесь! Крыши амбаров поливайте, как бы огонь не перекинулся! В дом, на чердак людей пошлите. Ну, мухи сонные! Бегом!!
— Мореный дуб горит, Пахом? — с надеждой спросил Зверев.
— Горит, Андрей Васильевич. Хорошо горит, долго и жарко.
— Может, хоть загорается плохо?
Князь выглянул вниз. Крыша церкви горела вовсю, языки пламени жадно лизали стену звонницы. Кровля начала целыми пластами рушиться вниз, в глубину храма, разлетаясь на отдельные огненные пластинки. Значит, скоро полыхнет и внутри.
— Ты молишься, Пахом?
Под ногами ужасающе затрещало — пол накренился, громко щелкнул и провалился наполовину. Из люка выпрыгнул бледный Илья, обеими руками вцепился в перила. Андрей тоже предпочел выпрямиться и обнять один из столбов. Колокол, чуть покачиваясь на натянувшемся канате, упирался своим краем в доски пола — словно размышлял, что делать дальше. Из-под него, змеясь, выкатилась веревка — та самая, что была привязана к языку.