— Нечего, говоришь, бояться? Это хорошо. Удобно. До Волги отсюда далеко?
— Мыслю, верст десять получится… Обмануть боюсь, княже. Кто же их тут мерил, версты сии?
— А до Казани еще семь дней пути? Ладно, подождем.
Еще шесть суток отряд двигался походным маршем куда-то в направлении юго-востока, так и не встретив на своем пути никого из местных жителей. И только на седьмое утро шедший первым князь Сакульский неожиданно для всех отвернул влево на нехоженую дорогу, что заросла подорожником и ромашкой, но все еще угадывалась по просеке в лесном массиве.
— Ты куда, княже? — окликнул его боярин.
— Коли видна, значит пользуются, Иван Григорьевич, — отозвался Зверев. — Поехали, я на Волгу глянуть хочу.
— Да тут до нее, может статься, верст сорок!
— Значит, к вечеру выйдем.
— Этак до Казани еще седмицу добираться придется, — недовольно буркнул Выродков, поворачивая следом.
Княжеская полусотня медленно втягивалась на тропу, пусть и не избалованную вниманием, но достаточно широкую, чтобы по ней проехала запряженная парой лошадей телега. Андрей пригнулся, чтобы не врезаться головой в дубовый сук — да так и не разогнулся почти полторы версты. Растущие поперек дороги ветки постоянно шуршали по спине, цеплялись за стягивающий волосы ремешок, дергали за шиворот. Однако через четверть часа все неожиданно изменилось. Тропа как раз перевалила холм, свернула к ручью — и за ним открылась уже просторная луговина. Что интересно — изрядно пощипанная, с травой ниже колена и валяющимися тут и там конскими и овечьими катышками.
— Смотри, Иван Григорьевич! Похоже, с полмесяца назад здесь кого-то пасли. Дикое зверье так чисто поляны не выстригает. Это отара. И держали ее здесь, пока все не сожрала.
— Нам-то что, Андрей Васильевич?
— Так ведь люди, боярин. Расспросить можно, узнать что-нибудь интересное.
— Да я тебе и так все интересное расскажу. На Казань дорога, что позади осталась, ведет. А впереди путей проезжих нет.
— Зато Волга там где-то. За мной! — Зверев перешел на рысь.
Он угадал — уже через три версты тропинка, что вольготно бежала через широкие луга, лишь изредка разделяемые дубовыми и березовыми рощицами, привела путников к поселку черемисов. Четыре землянки примерно три на четыре метра, у которых наружу выпирала только двускатная крыша да короткая глиняная труба; одинокая юрта и каменный очаг перед ней, ныне холодный и пустой. Людей — никого, если не считать улепетывающих со всех ног к лесу двух босоногих мальчишек в полотняных рубахах.
Наверное, если б хорошенько пошарили, то в землянках нашли бы пару «языков», что затаили дыхание, вжавшись где-нибудь под постелью или среди сваленных кучей невыделанных кож, — но разорять деревни, привлекать к себе внимание в планы князя не входило. Посему он пролетел селение, не снижая хода, и продолжил путь все по той же тропе, теперь уже желтой и хорошо натоптанной.
Не прошло и часа, как впереди обнаружилась еще одна деревня — такая же тихая и безлюдная, как предыдущая. Правда, эта выглядела куда солиднее: обнесенные добротными заборами дворы, просторные избы — правда, почему-то без окон; [18] столбы ворот возле каждого жилища заплетены веревками, образующими причудливый узор.
— Прямо макраме какое-то, — пробормотал Зверев, придерживая коня и двигаясь по улице широким походным шагом. — А изрядный городок, Иван Григорьевич! Домов тридцать будет. Если в людях считать, то сотни две народа тут должны обитать. Где же они все? Ого, ты глянь!
Череда «слепых» домов оборвалась, и путники увидели рубленую православную церковь с низкой луковкой, украшенной крестом. Все дружно скинули шапки и перекрестились. От храма начинались еще две улочки, по одной из них рыже-белой стаей гуляли курицы. Где-то недовольно заблеяла коза.
— Андрей Васильевич! Глянь сюда.
— Чего тебе, Илья?
— На небо глянь!
Князь Сакульский оглянулся и увидел позади — там, откуда пришел отряд, — столб сырого черного дыма.
— Вот зар-раза! Пастухи тревогу подняли. Значит, ничегошеньки мы тут не найдем. Все туземцы в схронах лесных попрятались. Ладно, тогда скачем дальше.
Полусотня снова втянулась на тропинку и пошла рысью. Полчаса, час, очередная луговина, белая от разбредшихся по сторонам овец. Тропинка нырнула под кроны высоких ив и выскочила на поляну, пропахшую ароматом копченостей, как деревянный шампур для шашлыка. Шесть землянок, несколько кострищ, длинные веревки, увешанные щуками, лещами и плотвой, перевернутая лодка с пробитым дном.
Воздух взорвался от многоголосого визга, люди заметались — но холопы, вылетая из рощи, тут же сворачивали вправо и влево, отрезая пути к отступлению, и застигнутые врасплох черемисы стали сбиваться к середине поляны. Женщины в остроконечных шапках хватали и испуганно прижимали к себе детей, девки одергивали подолы рубах поверх шаровар, мальчишки шарили по земле руками, их отцы и старшие братья схватились кто за весла, кто за рукояти ножей — но ни один клинок пока не сверкнул.
— Ну слава Богу, — с преувеличенной размашистостью перекрестился Зверев. — Здесь дыма, похоже, не заметили.
Несколько местных тоже торопливо осенили себя знамением. Свои, дескать. Братья во Христе.
Князь проехал немного дальше, спешился у деревьев, ограждающих поляну с северной стороны. За ними, раскинувшись на добрых двести саженей, катила свои волны великая матушка-Волга.
— Добрались, Иван Григорьевич. А ты говорил, сорок верст! Совсем недалече…
— И на что она тебе нужна, княже? По ней на лошадях не поскачешь.
— Мит… Ми… Милостивый боярин! — Один из местных мужиков, вытащив поверх рубахи нательный крест, наконец решился подать голос. Бородатый, лохматый, в простых, сшитых по заднику, сапогах и полотняных шароварах, он был неотличим от обычного рязанского смерда. Ну разве что чешуей рязанцы так лихо не замарываются. — Милостивый боярин, рыбы копченой не купишь? Пеструхи красной ныне утром полный возок заготовили…
— Что еще за «пеструха»? — окинул взглядом поляну Андрей. Никаких повозок на ней не было.
— Дык, в яме еще, — облизнулся мужик. — Не вынимали. — Он обернулся, махнул своим товарищам: — Подсобите!
Он подбежал к рогоже, что, казалось, просто валялась на земле, откинул. Двое парней, поспешивших от землянок, подняли за концы три лежащие на краях черной, дымящейся ямы жердины. На палках густыми гроздями висели хвостами вниз отборные рыбешки — каждая в два локтя длиной. Штук пятьдесят. Похоже, это была обыкновенная форель.
— Два алтына за все, — полез в кошелек князь.
— Благодарствую, милостивец! — обрадовался туземец. — Покорно благодарю!
По поляне прокатился вздох облегчения. Мужчины перестали сжимать рукояти ножей, бросили весла, женщины наконец-то отпустили детей, позволив им разбежаться в стороны.