— Что ж, — благосклонно кивнул Папа, — вот об этом нам, пожалуй, стоит подумать.
Огромную работу под эгидой службы безопасности проделал Паша Прохоров. Насколько это было возможно, его компьютерная группа исследовала структуру игры и ее законы. В один прекрасный момент Паша с удивлением обнаружил, что в своеобразном компьютерном поединке его заочным противником оказался собственный сын, который, в частности, весьма преуспел в известных взломах компьютерных шифров. Если бы не трагизм ситуации и ужасные последствия, Паша Прохоров как отец мог бы даже гордиться одаренным отпрыском.
Особое внимание было уделено исследованию данных, которые могли бы указать на происхождение игры. Как это ни странно, вычислить и разыскать автора изготовителя игры не составило никакого труда. Он не только не скрывался, но, кстати, сам представил их. Самые подробные сведения имелись в общем банке данных. Автором игры оказался некто N., совершенно неизвестный одиночка изобретатель, вроде карликового Циолковского, любитель, сочинивший несколько детских головоломок. Служба безопасности мгновенно составило на него исчерпывающее досье. Это была весьма убогая, если не сказать ничтожная личность. Изобретатель прозябал в ужасающей нищете, не получая за свои труды ни гроша, и был вынужден торговать на каком то блошином рынке запчастями от старых компьютеров…
— Что ж, — спохватился Папа и, обернувшись не то к Петрушке, не то к охраннику, щелкнул пальцами, — давайте сюда этого, как его…
— Изобретателя фигова, — с усмешкой подсказал Петрушка.
— Вот вот, — усмехнулся Папа. — Изобретателя сюда!
Петрушка кивнул охраннику, который передал что то по рации. Буквально через секунду двери приемной распахнулись, и на мостки, ведущие к острову, вытолкнули какого то странного субъекта. Прожектор мгновенно осветил нелепую фигуру неизвестного, который близоруко заметался взад вперед по мосткам и едва не свалился в водоем.
Его «взяли» несколько дней назад и, конечно, предварительно «обработали». Покойный Толя Головин вытряс из него все. Подробные сведения содержались в материалах расследования, которые Толя успел представить Папе накануне праздника в Шатровом Дворце. Как следовало из протоколов допроса, N. клялся и божился, что оригинальная идея, а также программное воплощение игры целиком и полностью дело его собственных рук, то есть ума. Не просто клялся и божился, но поначалу, похоже, даже чрезвычайно гордился своим авторством.
Паша Прохоров проанализировал добытые Толей Головиным материалы расследования и пришел к заключению, что N. сам не мог внятно объяснить принципы и структуру собственного детища. Судя по всему, игра была собрана чисто эмпирическим методом — скомбинирована из различных блоков, заимствованных из множества других компьютерных игр, — то есть на голой интуиции. Впрочем, этого следовало ожидать. Подобный подход в области компьютерных технологий, ввиду их невероятной усложненности, давно стал основным, если не единственным.
Увы, как это нередко случается, N. пришлось долго мыкаться по разным отделениям компьютерных фирм, предлагая свой оригинальный программный продукт, пока наконец какая то третьесортная контора не приобрела у него права на изобретение. Причем за ничтожную сумму, а впоследствии вообще ничего и не заплатила бедняге. Затем последовали многократные доработки игры, ее перепродажи смежным фирмам (кстати, все они входили в концерн, которым управлял сам Папа), пока, наконец, в числе других игрушек, ничем особенным не выделяясь, игра была выпущена на диске. Что любопытно, сам автор знать не знал о судьбе своего детища. Его самолюбие было ублажено до небес тем, что в технической аннотации к диску, заложенной в соответствующий служебный банк данных, было упомянуто его имя.
И вот теперь этот бедолага, растрепанный, с синяком под глазом, почерневший не то от побоев, не то от недоедания и недосыпания предстал перед самим Папой и пытался в сто первый раз объясниться. Штаны, вытянутые на коленях и заду, лоснящиеся обшлага и локти пиджака. Один из непризнанных гениев. В особенности, он жаловался на то, что не получил за свой труд сколько-нибудь достойного вознаграждения, что его обманули, обсчитали и т. д. Его нервная система находилась в таком расстроенном состоянии, что он в одну минуту переходил от эйфории к панике. Он с ужасом смотрел то на Папу, то на зловещие черные фигуры в лодках. То готов был от всего отказываться, то, напротив, бил себя в грудь, как какой-нибудь Джордано Бруно, готовый идти за свои убеждения хотя бы и на костер. Уверял, что пусть он — ничто, но его идеи — всё. Он, между прочим, обмолвился, что в игру заложен некий оригинальный алгоритм, который инициирует продолжение игры, ее лавинообразное развитие, как только игра достигает определенного уровня сложности. Даже в том случае, если остается всего один игрок. Более того, если из игры выведены все игроки до единого, сама игра, составные компоненты которой мельчайшими частями разбросаны по сети, продолжает существовать, развиваться и самоорганизовываться — наподобие компьютерного вируса, впитывает информацию, находит ресурсы, осуществляет непрерывный поиск выхода из виртуальности в реальность…
Этот чудак вызывал у меня не то раздражение, не то симпатию. Тоже ведь творческая личность.
— Скажите, пожалуйста, уважаемый, — обратился я к нему, — у вашей игры эдакое громкое, даже претенциозное название. Вы его сами подобрали? Неужели из идейных соображений?
— Ну да, — нервно дернул шеей автор, — а вы как думали!
Действительно, он назвал игру «Великий Полдень» из сугубо идейных соображений, когда понял, что игра обладает свойствами самосовершенствования и перспективой достижения на практике некоего идеального равновесного результата. Дескать, когда солнце зависает в зените, а тень исчезает совершенно. Точка наивысшего расцвета любой идеи! Момент, существующий вне времени и пространства. Вне прошлого и будущего. Момент, олицетворяющий прорыв в иное измерение и равнозначный феномену, объединяющему одновременно рождение и смерть…
Кажется, бедняга, немного заговаривался.
Но у Папы не хватило терпения его дослушать. Папу уже заметно подташнивало от технических подробностей и философских ассоциаций.
— Молчи, гад, — сказал Папа. — Ты знаешь, что ты сделал? Что ты, гад, натворил? Ты ж детишкам, малышам нашим раздал бритвы. Ты им иголки острые раздал поиграться. Раздал битое стекло. Вот что ты сделал, поганец!
Бедный изобретатель пришел в такой ужас от одного звука Папиного голоса, что как очумелый заметался по мосткам.
— Бритвы?! Иголки?! — взвыл он. — Нет — нет, что вы! Я им ничего не раздавал! Я не раздавал!!..
Из стихии самолюбования и гордыни автора снова бросило в бездну отчаяния и сознания собственного ничтожества. Он не знал, как оправдаться, он всхлипывал и говорил, что у него самого детишки малыши, которые сидят голодные и просят: «Папочка, дай кушать!» Не жизнь, а ужасное прозябание. Денежек то не заплатили, а заветную идею извратили…
— Давайте ка я его щас застрелю, Папа? — не выдержав, пробормотал один из охранников.