Теперь я оказался зажат между двумя женщинами. Впрочем, с появлением жены я вздохнул с некоторым облегчением. У меня все еще колотилось сердце после двусмысленного и рискованного положения, в которое поставила меня Мама своей откровенной близостью и которое приводило меня в невероятное смущение. Теперь мы снова были просто старыми друзьями.
— Значит, по-твоему, Серж, Альга обладает всеми достоинствами? — сказала Мама, как ни в чем не бывало продолжая наш разговор в присутствии Наташи.
Я неопределенно пожал плечами.
— Что же ты молчишь, Серж, — удивилась Наташа. Она придвинула к себе вазочку и принялась грызть печенье. — Помнится, ты как-то сам говорил, что Альга на редкость замечательная и умная девушка.
— Я так говорил?..
— Ну конечно, она обладает всеми прелестями и достоинствами, — сказала Мама. — По крайней мере мужчин почему-то так и тянет излить ей душу. Растравляет она чем их, что ли? Такая скромная, строгая и, вместе с тем, душевная, верно? Ко всем входит в доверие. Живо всем интересуется. Вот и храм посещает. Она что, Серж, действительно так религиозна?
— Не знаю… Похоже.
О набожности Альги мне много говорила Майя, но сейчас у меня не поворачивался язык сослаться на нее. Я ужасно боялся, что разговор может таким образом переключится на Майю, а это не сулило ничего хорошего. Я находился в ужасном напряжении, не зная наверняка, действительно ли Наташа и Мама еще не обсуждали между собой эту тему… Не хотелось мне рассказывать и о том, как однажды сам встретил Альгу в храме, а потом долго говорил с ней в кафе…
— Да-да, она чрезвычайно религиозная особа! Очень! — убежденно подхватила Наташа, и я сразу почувствовал в ее голосе язвительность. — Отец Алексей частенько видит ее у себя. Аккуратно исповедуется и причащается. Вообще соблюдает правила и все такое.
— Наш отец Алексей очень гордится своей новой духовной дочерью, — сообщила Мама, — и чувствует большую ответственность. Касательно ее духовного облика. Попадья говорит, что у них с батюшкой даже завелся особый обычай: он нарочно задерживается после службы и принимает ее исповедь самой последней. Они долго шепчутся в дальнему темном углу храма, а затем отец Алексей, едва волоча ноги и ощущая жестокое трясение в коленях, идет к себе во флигель и долго молится в одиночестве. А к вечеру начинает кашлять, будто в нем адское пламя раздули, и даже плюет кровью.
— Какой ужас! — всплеснула руками моя жена.
— Но сам отец Алексей упорно твердит, что у нее ангельская душа. Он искренне уверяет, что когда она входит в храм, в храме становится светлее. То же самое вслед за ним кудахчут и малахольные бабы, которых он приваживает у себя во флигеле. Но попадья явно другого мнения.
— Что вы такое мелете, милые мои! — не выдержал я.
Было во всей этой ситуации что-то очень странное. Что-то в ней не сходилось. Я давно это чувствовал и замечал. С одной стороны, по уже известным причинам Мама давно и явно была восстановлена против Альги, но, с другой стороны, она не предпринимала абсолютно никаких решительных действий, чтобы избавиться от девушки. Казалось бы, это не представляло для Мамы никакого труда. Нужно было хоть немного знать гордую и независимую Альгу, чтобы не сомневаться в том, что на любое резкое слово или хотя бы полслова Мамы девушка отреагировала бы однозначно: тотчас покинула наш круг. Я в этом ни секунды не сомневался. Почему же Мама молчала? Вряд ли потому, что придавала большое значение тому, что ее дочь считала эту девушку своей лучшей подругой. И уж подавно не потому, что Ольга-Альга была предметом мальчишеских амбиций Косточки. Почему же?..
— Кстати! — заметила Мама. — Ее обаяние, кажется, готово распространиться и на тебя, Серж. Будь осторожен! Остерегайся ее.
— Да я его к ней близко не подпущу, Мама! — с улыбкой заверила подругу моя жена.
— Слышала бы ты, как он ее только что тут нахваливал! — усмехнулась Мама. — И хорошенькая она, и умная, и скромная.
— И ведь действительно не подкопаешься, — вздохнула Наташа. — Держит себя как святая… А у себя в апартаментах, я слышала, — добавила она, — хочет устроить настоящий вертеп.
— А Папа уверяет меня, что устраивает эти апартаменты, чтобы туда к ней могли захаживать влиятельные люди, — сказала Мама. — Мол, появится подходящее место для неформального общения… О, эта девочка сумела себя с ним поставить! Он познакомил ее со всеми нашими. Мужчины как с ума посходили. Так и вьются вокруг нее. Федя Голенищев ее просто обожает. Умоляет Папу, чтобы тот разрешил ей поработать в его предвыборном штабе. Маршал Сева при встрече берет под козырек. Даже наш философ-профессор начинает скакать при виде нее, как жеребчик. Тоже поет дифирамбы ее уму, убеждает ее всерьез заняться наукой и, конечно, набивается в научные руководители…
— Чего еще ожидать от мужчин! — не то презрительно, не то снисходительно хмыкнула моя жена.
— Единственный человек, который держит себя с ней строго и даже сурово, Толя Головин. Уж его-то не проведешь! — продолжала Мама. — Папа на него за это даже ворчит. Мол, почему он так с ней груб и неприветлив.
— Все дело в том, что Толя круглосуточно находится при исполнении, — пошутил я.
— Да уж, — заметила Мама, — что там у него в этот момент в штанах, не проверишь… Но вот что меня действительно беспокоит, — немного помолчав, добавила она, — так это, как она влияет на мою Майю!
— Не волнуйся, Мама, — ласково сказала моя жена, — я думаю, все это очень скоро и очень просто закончится. Изумрудноглазая шатенка себе на уме. Скоро она подцепит какого-нибудь банкира, женит на себе и будет счастливо жить-поживать.
— А по-моему, никаким банкирам тут не светит, — возразил я. — Скорее всего, Альга осчастливит какого-нибудь бедного художника или поэта и отправится вместе с ним куда-нибудь на край света. Куда-нибудь на Тибет, в Гималаи по монастырям — в поисках Шамбалы и света истины. Это было бы довольно-таки романтично.
— А я говорю, подцепит банкира, — настаивала Наташа. — У нее на физиономии написано, что она — девушка не промах!
— Если, конечно, не пустится во все тяжкие, так что потом, очумев и истаскавшись, действительно отправиться замаливать грехи в какой-нибудь монастырь… — язвительно подытожила Мама.
В этот момент снова включилась внутренняя связь и доложили: «Мама! Сейчас будет выступать Папа…» Мама тут же открыла жалюзи. Облаченный в строгий серый костюм, в галстуке — «селедке», Папа приближался к трибуне, с которой только что проворно сбежал какой-то делегат. Петрушка подобострастно объявил, что сейчас выступит «строитель, созидатель и благородный попечитель», «человек, благодаря самоотверженным усилиям которого была построена Москва», а ныне, кроме всего прочего, также «многоуважаемый, дорогой, искренний друг России». Разрумянившийся Папа неторопливо поднялся на трибуну и, вместо предисловия, вполоборота к президиуму, адресуясь, видимо, к Петрушке, с чрезвычайной серьезностью и отменной скромностью промолвил: