— Это же Маша! — невольно вырвалось у меня.
— Саша… Ой, Саша!
Я быстро повернулся и протянул к ней руки. Она влетела в мои объятья и прижалась ко мне. Сердце мое бешено колотилось, и я обнял ее.
Она уткнулась в мое плечо и мои губы нашли только шелк ее волос. Голос мой предательски сел:
— Маша…
Она не поднимала головы.
— Маша!
Вид моей фигуры вероятно оказал на нее совершенно расслабляющее действие: подбегая в сумерках, она чувствовала, что теряет остатки самообладания и не в силах больше сдерживаться. Пока она вынуждена была нести свою ношу одна, то почему-то воспринимала все относительно спокойно, но сейчас этот тяжкий груз словно придавил ее. Она ощущала потребность поделиться, поскольку знала, что мужское участие снимет добрую половину проблем.
Она плакала, дрожала от накопившейся тоски и сдерживаемой страсти.
— Маша! Ну успокойся… Я приехал, жив, здоров!
Она сотрясалась от рыданий и еще теснее прижималась ко мне. Оставалось лишь молчать и еще покрепче ее обнять. Вскоре рыдания стали утихать. Я уже овладел собой и лишь рука, машинально гладившая ее волосы, слегка дрожала.
Немного погодя она пошевелилась и, чуть отстранясь, занялась поисками платка.
— Возьми мой, — предложил я. Видишь как я экипирован. Сказывается привычка к самостоятельности.
Прикладывая платок к глазам, Маша выдавила довольно жалкую улыбку.
— Твое плечо промокло? Извини, дорогой. Не знаю, что со мной. А ты, Саша, ловко справился с крайним случаем. Наверное, у тебя большой опыт?
Обычно не больше двух-трех женщин в день.
Бедный, ты мой!
Глупышка ты, дитя неразумное! — ласково говорил я ей. Потом взял ее за плечи, и мы потихоньку пошли вниз по Кузнецкому мосту.
По дороге Маша стала рассказывать о своей жизни, о нашей дочурке Софии, о работе, о своих отношениях с моей матерью, о все возрастающем предчувствии несчастья, которое могло произойти со мной в Берлине.
— Могло быть, но слава богу, пронесло, — неосторожно заметил я.
— Значит все-таки неприятности у тебя действительно были, — сразу насторожилась она.
Да нет, ничего серьезного. Обычные наши дела. Маша, ну как мне убедить тебя, что все это чепуха? Ты просто сама себе что-то придумала.
— Нет, — упрямо сказала она.
— Пойми, Саша. Я должна все выяснить. Это для меня важно!
— Но, милая моя…
Она вспыхнула, ее непрочное спокойствие улетучилось.
— Ради бога. Саша! Не считай меня абсолютной дурой, если хочешь знать, я не верю, что ты приехал просто по делам. Не верю! Неужели тебе непонятно!
Маша, слегка задыхаясь, обернулась ко мне, от раздражения ее начало трясти. На фоне неподвижных темных зданий и сгущающихся сумерек ее тонкая фигура казалась такой уязвимей. Она сама выглядела на редкость трогательной и очень юной в этом бессмысленном вызове и отчаянии. Меня вдруг захлестнула такая сильная волна желания, что самому стало не по себе. Я удивился, как она ничего не замечает, глядя на меня своими широко раскрытыми глазами.
Я с трудом подыскивал слова.
— Маша, милая…
— И перестань постоянно называть меня милой! — оборвала она меня.
Я рассмеялся и уступил так неожиданно, что ее злость перешла в изумление. Ей, конечно, не пришло в голову, что я хватался за любые доводы, лишь бы увести беседу в строну от неприятной мне темы.
— Ну хорошо, моя любимая, будь по твоему.
— Ты хочешь сказать, что расскажешь мне все, Саша. Ну пусть не все, но хотя бы какую-то часть, которую я как жена, имею право знать.
— Да, если тебе так хочется неприятностей. Только не делай из меня героя, Маша. Я расскажу все, что смогу…
Она глубоко вздохнула и улыбнулась, а я внимательно следил за ней, точнее, за выражением ее лица.
— Я знала, что ты со мной согласишься! — в ее голосе сквозило торжество и облегчение; она приблизила ко мне свое лицо с огромными, сияющими в лунном свете глазами. Я обнял ее за плечи и привлек к себе. Маша подняла свое очаровательное личико и спросила с наивным нетерпением:
— Что мы будем делать дальше?
— Ты действительно хочешь знать? — я на мгновение еще крепче прижал ее к себе.
— Конечно!
— Для мужчины с моим темпераментом, — проговорил я шепотом — я проявляю потрясающую выдержку. — Я разнял руки и рассмеялся. — Ладно, милая. Сейчас наша задача — доставить тебя домой в целостности и сохранности. — Я мягко взял ее за подбородок и повернул ее лицо к лунному свету. — Домой… Это место должно вам понравится.
Она отстранилась и, смеясь, заметила:
— Вообще ты говоришь сегодня много ласковых слов. Разлука определенно действует на тебя положительно.
— Это такой вечер и луна!
Мы медленно двигались по тротуару. Маша постепенно успокаивалась. Изредка она поглядывала на меня, а я, чувствуя эти взгляды, улыбался. Наша отчужденность, вызванная разлукой, постепенно таяла. Все становилось на свои места. Я протянул ей руку и мы пошли быстрей.
Давай купим бутылочку вина, кое-что из еды, и мы отметим мое благополучное прибытие? — спросил я.
— Отлично придумано. Но только все это уже есть и ожидает тебя дома.
Мы поднялись в горку. Маша повернулась ко мне:
— Саша… — она на секунду задумалась. — Ты наверное, думаешь, что я сумасшедшая и каждый подумал бы так… Но я не могу иначе. Ты понимаешь меня?
— Да, понимаю.
Она почти смущенно коснулась моей руки.
— Я ужасно благодарна тебе. Я так рада, что ты приехал. Жалко, только, что не надолго.
Я еще раз обнял и поцеловал ее.
— Ладно, все это прекрасно… Но, что-то я сильно проголодался!
Мы расхохотались.
Время в Москве пролетело очень быстро. Перед отъездом я имел короткую беседу с Судоплатовым. В основном обсуждали план работы резидентуры, согласованный с Фитиным и Берией. Ведь я возвращался в другом качестве — официально утвержденным заместителем резидента. В заключение Павел Анатольевич сказал:
— Нарком считает возможным продолжать связь с Брайтенбахом. Определитесь, кто с ним будет работать. Лаврентий Павлович не исключает, что через Брайтенбаха контрразведка может разрабатывать нашу резидентуру или же будет пытаться перевербовать нашего сотрудника. Имейте это в виду!
Немного помолчав, уже более доверительным тоном он добавил:
— Ваш скептицизм и недоверие к Брайтенбаху нам понятны. Слишком много тут нагородили за последние годы. Одних врагов народа, связанных с ним, сколько уничтожили!