Все домашние растения засохли — увяли и поникли в своих горшочках. Гордость Маши — растения, которые с такой заботой и трепетом растила на подоконнике и, уезжая, оставила здесь, чтобы они могли пить свет утреннего солнца. Стало быть, и в их гибели виновата эта война. Вода в тазиках, куда она предусмотрительно поместила цветочные горшки, увы, испарилась, как рано или поздно, все испаряется.
Пестрый бухарский ковер на полу — единственное, что показалось ей вечным и умиротворяющим. Полтора года назад, при разводе с Эдиком, она любой ценой была готова сохранить его при себе. Эдик, слава Богу, судиться не стал. Его вполне устроил вариант раздела. Она взяла ковер, а все прочее оставила. В том числе, конечно, и бриллианты, подаренные ей его родителями к свадьбе.
— Если уж ты решила стать деловой и самостоятельной женщиной, то можешь и сама обзаводиться драгоценностями, — рассудил Эдик.
Маша не спорила. По сравнению с ковром, на котором можно было валяться обнаженной и мурлыкать от удовольствия, бриллианты свекрови были теми самыми камнями, которые наступило время разбрасывать. Что стоило отказаться от них, если она отказалась от такого сокровища, как Эдик.
Теперь она впервые почувствовала, что независимость, кроме всего прочего, приносит еще и одиночество.
Чемодан и дорожная сумка лежали около кургузой софы по-прежнему нераспакованными. Маша бросила их здесь вчера вечером — перед тем как завалиться спать после возвращения из аэропорта. Мама, как-то раз навестившая эмансипированную дочь в ее новом жилище, только скривилась при виде этой самой софы, а сестра Катя заметила, что подобная убогая лежанка без слов говорит о том, как пренебрежительно Маша относится к своей личной жизни. «Постель тебя попросту не интересует!» — укоризненно покачала головой Катя. Маша ничего не ответила. Можно подумать, что в голубом Эдиковом спальном гарнитуре она находила бездну интереса!.. Она-то знала, что главный аксессуар личной жизни не какая-то там кровать, а ее собственное роскошное тело.
И вот, сняв куртку и ботинки, Маша стояла перед зеркалом и критически рассматривала своего двойника. Возможно, она выглядела так отвратительно, потому что попала в окружение предметов, которые успели от нее отвыкнуть и сделаться чужими. Там, на Кавказе, она выглядела совершенно иначе. Неужели, благодаря тому, что вокруг была война и смерть. «В тот день в Минеральных Водах я сразу влюбился в тебя!» — говорил ей полковник Волк.
Она пристально смотрела на себя в зеркало. До тех пор, пока, наконец, идентифицировала свое отражение.
Ба, да это старая подруга! Эту молодую особу она знала еще девственницей, зналась с ней на Патриарших, а потом и на Пятницкой. Как бишь ее зовут?.. Впрочем, между близкими подругами можно обойтись и без имен. Например, просто «киска моя». А она была ей близка, даже очень близка. Из своего Зазеркалья она наблюдала, как Маша одевается и раздевается, как разговаривает по телефону или читает. Как плачет или смеется. Как занимается любовью… И Машу, надо сказать, ничуть не смущало такое беззастенчивое соглядатайство. Напротив, она вполне сочувственно относилась к неподдельному интересу, который проявляла молодая особа, желавшая узнать, в чем именно состоит удовольствие, которое якобы испытывала Маша, когда посторонний мужчина внедряется в ее плоть. И никакой ревности во взгляде. Что-то вроде легкой иронии. Уж она-то знала цену всем этим банальным ухаживаниям, попойкам и «деловым» свиданиям. Уж она-то знала, что где-то есть и другая жизнь…
А тем временем терпеливо наблюдала, пока месяцами и неделями Маша маялась без цели и без работы, не сознавая, дурочка, собственной самодостаточности. Она смотрела из зеркала, готовая в любой момент предложить совет, покровительство и чуткое руководство… Правы сказочники, считавшие, что отражение живет своей независимой жизнью. Маша представила себе, как на какой-нибудь дружеской вечеринке, когда все вокруг уже изрядно теплые и около уже топчется легковоспламеняемый ухажер, эта молодая особа подхватывает ее, Машу, под руку и утаскивает подальше от случайных соблазнов. Вот они поднимаются в лифте домой, она заботливо поддерживает ее, заводит к себе в квартиру, нежно устраивает в кресле и, опустившись перед ней на колени, протягивает бокал холодного белого вина или чашечку горячего кофе — по выбору. «Ну и загуляла ты сегодня, киска моя!..» — шепчет она, а Маша закрывает глаза и слушает тихую и сладкую лесть той, которая обещает научить ее счастливой и беззаботной жизни… А может быть, из зеркала на нее смотрит лишь маска, которой коварно воспользовался некто, дурно воспитанный и обремененный темным прошлым?..
* * *
…Вдруг раздался телефонный звонок, который мгновенно вернул Машу к реальности. Однако она медлила и не спешила взять трубку. Похоже, это не междугородка. Сейчас это ей совсем ни к чему.
— Звоню тебе весь день! — услышала Маша. — Тебе не кажется, что я волнуюсь?
Маша сразу узнала милый голос.
— Рита, я так рада, что ты позвонила! — воскликнула она.
— Где ты была? Маша вздохнула.
— Ездила к родителям Ромы.
— Так я и подумала. Молодец. Ты их очень поддержала.
— Я сама себя поддержала, — просто ответила Маша. — Мне было так плохо…
— Нам тоже плохо. Без тебя. К восьми мы с Иваном подъедем. Ты не возражаешь?
— Да что ты, Рита! Сейчас же принимаюсь за уборку. У меня тут полная разруха.
— Не глупи! Не переутомляйся сегодня. Плюнь на все. Лучше отдохни. Здоровье дороже. Не забывай, что ты должна содержать себя в полном порядке.
— Я в порядке, Рита, — сказала Маша, но без особой уверенности. — Я всегда в полном порядке.
— Знаю, знаю, ты героическая личность. Вот поэтому я и волнуюсь!
Поговорив с Ритой, она приняла душ, переоделась и с помощью жидкой пудры принялась колдовать над своим лицом, пытаясь замаскировать ужасные синие круги под глазами. Ее руки слегка дрожали, но она действовала уверенно и умело.
«Физиономия!» — вздохнула она.
Эффект, прямо скажем, нулевой. Где та ослепительная молодая женщина, которая птичкой выпархивала из объятий бравого полковника? Где отливающая золотом любви кожа? Где влажные, сверкающие глаза, влекущие туда-не-знаю-куда?.. Все осталось там… А здесь суетится какая-то жалкая дамочка, истлевшая и сопревшая от одиночества. Комок нервов, считающий себя деловой и независимой женщиной. Еще лет двадцать такой независимости и можно с полным правом претендовать на местечко в доме для престарелых ветеранов отечественной журналистики — если к тому времени еще будут такие заведения и вообще престарелые ветераны — сиди себе на лавочке, прикармливай из кулька всякой дрянью голубей и кошек… Закат женщины, которая боялась любви.
* * *
Наконец приехала Рита с мужем. Под вечер на улице засеял дождь, и, войдя, они неловко топтались в крошечной прихожей у порога, встряхивая мокрыми волосами и разуваясь. В каплях дождя рыжие волосы Риты были особенно прекрасны, о чем, не удержавшись, Маша тут же и высказалась.