Это прозвучало с такой искренней непосредственностью, что Маша не потрудилась возмутиться.

— Лучше взгляни на туфли. Они тебе нравятся?

— Нет уж, — смущенно ответил он, — лучше я подожду тебя в машине…

И, ожесточенно толкнув сверкающую стеклянную дверь, вышел на улицу.

Она смотрела ему вслед и с удивлением чувствовала, как ее трусики горячо увлажняются.

— Борис, — сказала она, усевшись рядом с ним на сиденье и крепко сжав бедра, — я опаздываю. У меня еще срочная работа в студии…

Он коротко кивнул и направил машину в Останкино. Всю дорогу они молчали, а когда она собралась вылезти, он взял ее за руку и хрипловато спросил:

— Ты когда линяешь с работы?

Маша пожала плечами. «Линять» или «уходить» — какая к черту разница? Если бы даже он выразился «по-матушке», это не остудило бы ее разгоряченного лона.

— Может, сходим куда-нибудь… — предложил он. — В «Макдоналдс», что ли?

Только «Макдональдса» ей и не хватало для полного счастья. Тем не менее она кивнула. Выбора у нее не было. Что же, пусть сначала будет «Макдональдс». Ради такого дела она даже была готова посетить сосисочную у Савеловского вокзала.

— Я линяю в шесть, — сказала она.

— Понято, — кивнул он.

* * *

Борис Петров дожидался ее после работы уже не на милицейском «жигуленке», а на личном. Голос его был все так же хрипловат. Может быть, даже немного больше, чем днем. А она ощущала все тот же жар.

— Кажется, наши планы изменились? — заметила она, сев в машину.

— Я решил, что лучше посидеть у меня, — сообщил он и, показав глазами на заднее сиденье, добавил: — Я думаю, ты проголодалась. Можешь начать прямо сейчас.

На заднем сиденье лежало несколько фирменных бумажных пакетов с гамбургерами, жареным картофелем и пирожками с грибами, которые еще были теплыми и распространяли характерный запах.

— Я потерплю, — мужественно заявила Маша.

Почему это мужчина заранее считает себя вправе распоряжаться и во всем подавлять волю женщины? Последовательная и бескомпромиссная борьба с мужским насилием — вот что может оставить женщине шанс сохранить свою индивидуальность. Об этом они с Ритой Макаровой много говорили. Единственная ситуация, когда мужчине можно позволить подобную самонадеянность, — если до того, как он успел положить на женщину глаз, она сама решила его трахнуть. Маша была вынуждена признать, что сейчас был как раз такой случай.

— Ни в коем случае! — запротестовал Борис Петров.

Он взял один из бумажных, излучающих тепло пакетов с американской национальной жратвой и поместил его Маше на живот.

— Поедим, — предложил он, — и поедем.

Они слегка перекусили, причем он не делал попытки взять ее за руку или положить ладонь на колено.

— Мы едем или нет? — не выдержав, поинтересовалась Маша.

Через десять минут они были у него дома.

XVIII

Борис Петров проживал в двухкомнатной «хрущебе» вместе с младшим братом, который в данный момент еще не вернулся с вечерней смены на мебельной фабрике, и со слепенькой мамой, которая ушла к подруге поиграть в лото. Заходя в обшарпанный подъезд, Маша подумала о том, как удивилась бы ее собственная мамочка — не говоря уж о прочих родственниках — если бы узнала, с какими мыслями заходит в сопровождении работника милиции в эту кошмарную пятиэтажку ее холеная дочурка. Впрочем, «удивилась» — это слишком слабое слово. «Офигела» — подобный энергичный глагол из лексикона Бориса Петрова подошел бы больше.

Поднимаясь по засраной лестнице, по всем ее тридцати девяти ступенькам, Маша ощущала нежную и сильную мужскую руку под своими ягодицами, то есть на той части тела, которая Борису Петрову показалась самой роскошной и за которую он теперь взялся с таким естественным видом, словно всего лишь придерживал даму, помогая подниматься по лестнице. Потом он отпер дверь и пропустил ее в квартиру. Сделав два шага через крохотный коридорчик, она оказалась в спартански обставленной и очень чистой комнате. Маше показалось, что здесь пахнет свежескошенным сеном. Но потом она сообразила, что так, наверное, должно пахнуть там, где живут молодые мужчины.

Прежде чем присесть на широкую софу, застеленную красным клетчатым пледом, Маша сказала:

— Сначала мне нужно позвонить.

Борис молча указал на телефон, а сам вышел на кухню. Работа в милиции подразумевала наличие аналитического склада ума, и он мгновенно постиг смысл ее фразы. В особенности оценил это ее «сначала». Как-никак она была замужем, а значит, требовалось соблюсти определенные меры предосторожности. Это была своего рода оперативно-профилактическая деятельность, и Борис одобрительно хмыкнул.

Маша набрала номер Эдикова офиса и дождалась, пока перечница-секретарша прогнусавила:

— Добрый день, вас слушают.

— Добрый вечер, Серафима Наумовна. Позовите, пожалуйста, Эдика.

— Простите, а кто его спрашивает?..

Якобы за два года нельзя было научиться распознавать по телефону Машин голос. Не говоря уж о том, что последнее время Маша регулярно вещала стране с телеэкрана.

— Это его жена, Серафима Наумовна, — терпеливо ответила Маша.

Она бы ничуть не удивилась, если бы ее тут же переспросили: «Простите, какая такая жена?», и перед ее мысленным взором нарисовался образ секретарши — высохшей и, по слухам, чрезвычайно активной в сексуальном отношении пожилой дамы с химически-рыжими волосами, похожими на мокрую вату, и кроваво-красным маникюром. Плюс короткие кривые ноги, обтянутые черными сетчатыми чулками.

— Это Маша Семенова, — прибавила Маша, не удержавшись.

Вообще-то Серафима Наумовна была очень дельной секретаршей — так сказать, старой закваски. Она в совершенстве владела машинописью и стенографией, а с бумагами управлялась так лихо, что на ее локтях так и мерещились профессиональные нарукавники. Она досталось Эдику от его папаши как бы в качестве ценного подарка в ознаменование открытия собственного дела. Расстаться с секретаршей у Светлова-старшего были веские причины. Не так давно Серафима Наумовна похоронила мужа, в память о котором на ее жилистой шее осталась нитка крупного жемчуга и кулон с изумрудом, и теперь, в качестве новоиспеченной вдовы, находилась в состоянии интенсивной брачной активности и вознамерилась приобрести еще одного супруга, чем до смерти напугала Светлова-старшего. Он-то ведь еще был не вдовец.

— Эдуард Михалыч занят на коммерческих переговорах, — с уморительно ледяной любезностью сказала секретарша. — Вы можете подождать?

— К сожалению, Серафима Наумовна, у меня сейчас важное интервью, а затем монтаж материала, — вздохнула Маша. — Будьте так любезны, передайте Эдику, что я постараюсь вернуться к одиннадцати.