Теперь уже не спереди и сверху, а откуда-то справа и снизу раздался возглас:
— Это Алик!
И оттуда, из канавы под валом, ко мне побежало несколько человек. Я сразу узнал голоса майора-замполита, Валеры Златозубова и контрактника Чернова. Подбежавшие подхватили меня под руки, и вовремя: ноги стали как ватные и начали подкашиваться.
— КАК ТАМ ПЕРВАЯ ГРУППА? — спросил я.
— Рассеяна по кушарям, — сказал мне Валера.
— А СКОЛЬКО ВРЕМЯ?
— Полшестого, — снова ответил Валера. Меня под руки вели куда-то. «ДА. КАКИЕ ПОТЕРИ? — на ходу подумал я про свою группу. — ЭТО ЧТО, БОЛЬШЕ ДВУХ ЧАСОВ Я ПРОПОЛЗАЛ? А МНЕ КАЗАЛОСЬ — ПОЛЧАСА». Тут меня охватил приступ сильной рвоты.
Желудок был пустой, и извергаться было нечему, кроме желчи. Но меня продолжало выворачивать наизнанку, во рту стало противно от горечи. Левый висок и правая глазница заныли сильнее. Наконец желудок перестал бунтовать, и меня передали двум солдатам из пехоты.
— Так, сейчас ползешь на нашу дневку. По канаве. Находишь ящик с ОЗМками и пластитом. Вытащишь нашу видеокамеру, а в пластит запал воткнешь. Дергаешь кольцо и прыгаешь в канаву. Понял? Вперед, — скороговоркой приказал своему контрактнику Златозубов, отходя от нас в сторону.
«Нахрена столько добра переводить — еще пригодилось бы, — равнодушно подумал я.
— А-а, понятно. Жопу прикрывают. Ой, бля…» Тем временем солдаты-пехотинцы вскинули мои руки себе на плечи и повели меня куда-то сквозь заросли, через которые мы втроем продирались с большим трудом.
Вдруг меня опять согнуло рвотным приступом. Мои руки сползли с плеч солдат и я упал на колени. В очередном приступе рвоты меня согнуло, и тело наклонилось к земле. В правую глазницу резко ударило чемто острым, наверное, торчащей вверх обломанной веткой кустарника, и глаз вспыхнул острой и жгучей болью. Я не удержался и замычал от боли. Правый солдат вполголоса выругался и сказал второму:
— Ты, такой и сякой. Держи его сильнее за руку. Полезли на вал. Пойдем сверху.
Мы втроем, спотыкаясь, вылезли наверх и осторожно пошли по валу. Мы представляли собой очень хорошую мишень, и только я подумал об этом, как правый солдат подозвал кого-то еще и приказал этому бойцу с автоматом наготове идти на несколько метров впереди нас.
«Вот тебе и пехота. Вроде бы солдат, а головной дозор додумался выслать. Да, в пехоте это называется передовое боевое охранение». В голову опять начали лезть какие-то чужие, словно не мои, мысли.
Через стодвести метров мы вышли к пехоте, и меня усадили в правое десантное отделение БМП.
— Двер-рь! Двер-рь! — Меня продолжало трясти от холода, и язык не мог подобрать нужные слова.
Но сзади раздался знакомый голос, который догадался сказать:
— Мужики, дверцу захлопните!
Дверца десанта захлопнулась, но теплее не стало. Не поворачиваясь, я глухо спросил:
— Стас, это ты? Куда тебя?
— Да все туда же. В руку и ногу, — за моей спиной ответил Гарин. Он сидел сзади, в левом десанте. — Алик, а тебя куда ранило?
— В голову, — ответил я.
— Ну, ничего. Сейчас нас отвезут в медсанбат.
Кроме меня и Стаса в двух десантных отделениях боевой машины пехоты находилось еще несколько раненых, которые все время молчали и лишь изредка шевелились, поправляя свое положение. Уже с полчаса мы сидели в «бээмпешке». В голове начала звучать совсем другая мелодия: «Не хватает нам лета теплоты… Не хватает нам лета теплоты… Не хватает нам лета теплоты… Не хватает нам…» Хоть нас и было несколько человек внутри закрытого пространства, но согреться не удавалось. А тут еще и эта мелодия…
«Да, крыша продолжает ехать, — по-прежнему равнодушно думал я. — Как же они нас повезут, если пехота еще вчера всю солярку сожгла на костре? Пехотный капитан ведь вчера жаловался, что соляры нет. Я им весь десант заблюю, если внутри БМП поеду. Надо бы сверху ехать, так не укачает».
Снаружи кто-то подошел к БМП и, открыв дверцу, сказал нам, что нас и других раненых повезут на «ГАЗ-66».
Мы все молча вылезли из боевой машины и заковыляли по ямам и буграм. Меня справа за руку вел кто-то из раненых. Не знаю почему, но мне показалось, что это был солдат, который меня знает. Уточнять я не стал. Где-то впереди завелся двигатель машины. Я узнал характерный звук движка «ГАЗ-66». Спотыкаясь на кочках, мы пошли чуть быстрее. До машины оставалось метров пятьдесят, когда водитель дал прогазовку, переключил скорость и начал отъезжать. Автомобиль стоял за небольшим бугром, и водитель не видел нас то ли из-за темноты, то ли из-за зарослей.
Идущие впереди меня раненые, да и я сам, хором закричали водителю, чтоб он никуда не уезжал и забрал раненых, которые уже сами дошли до его машины. В нестройном хоре ослабших голосов слова и выражения раненых густо дополнялись различными оборотами нашего великого и могучего…
Все это подействовало на военного водителя, который остановил машину, вылез из кабины, быстро открыл дверь кунга и начал помогать раненым забраться в кузов автомобиля.
Через некоторое время меня подвели к машине. Кто-то сверху взял мои руки, снизу меня подсадили, и я оказался внутри кунга, где меня усадили на деревянный армейский табурет.
«ГАЗ-66» представлял собой передвижную мастерскую: внутри находились столы-верстаки, набитые инструментом, на полу были накиданы лопаты и ломы. Когда машина тронулась с места, то все это железо стало подпрыгивать на ухабах и грохотать.
— Товарищ старшлейтнант, тут на столе матрац. Ложитесь на него, — предложил мне кто-то из бойцов; кажется, это был мой пулеметчик-гранатометчик.
Я отказался и остался сидеть на табурете посреди кузова. Правой рукой я держался за стол справа, а левой — за колено солдата, сидевшего на левом столе. Кто-то взял мою левую кисть и переложил ее на край левого стола, но это было далековато для меня, потому что я касался стола только кончиками пальцев, и я опять схватился за колено бойца.
Хоть я и старался держать голову на весу и не подпрыгивать сильно на кочках, но в левом виске сильно заныло, из-под повязки пошла опять кровь и желудок снова взбунтовался, извергая желчь на ломы и лопаты.
— Куда тебя ранило? — между приступами рвоты спросил я пулеметчикагранатометчика.
— В руку. Легко ранило, — ответил боец, и я механически подумал, что это хорошо, что легко ранило.
Вторым легкораненым из моей группы был солдат Максимка, который сидел где-то сзади на полу кунга. Всего же в кузове было более десятка раненых солдат. Из второй группы был прапорщик, получивший ранение в прикрывавшем отход остатков первой группы тыловом дозоре, который был накрыт огнем радуевского гранатометчика. Остальных своих попутчиков по несчастью я так и не смог определить.
— А кто убитый? — спросил сзади чей-то голос.
Некоторое время мы ехали молча в трясущемся кузове и слушали отдаленную слабую перестрелку. Затем кто-то начал перечислять: